Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней
Шрифт:
Черт возьми!
Неужели я дошла до всего этого при повторном чтении работы Юнга?
Неужели эти мысли пришли мне в голову уже тогда, когда я еще не рассталась со своей любовью?
Или они вспышкой молнии сверкнули в моем сознании только сейчас, когда, помогая не свалиться с ног и не рухнуть на дорогу, по которой нас гонят немцы, моя память извлекает из далекого прошлого тревожные для меня воспоминания?
Впрочем, теперь это не столь уж важно. Главное, что, пока хоть какая-то мысль пульсирует в моей голове, я остаюсь живой, способной на воспоминания. Еще французский
Живу или существую?
Философский вопрос, над которым следовало бы задуматься. Но только не сейчас, когда прошлое вытеснило настоящее и не хочет отпускать от себя. Мне более чем достаточно своих воспоминаний.
Так о чем еще Юнг писал в своей книге о метаморфозах и символах либидо по поводу жертвоприношения?
Не помню точно, но одна из его мыслей звучала примерно так.
Жертвоприношение быка – это также и умерщвление бога. Убивающий быка Митра действует одновременно добровольно и как бы вынужденно. Он приносит жертву, но и сам является жертвой. Бог жертвует лишь животной своей природой, то есть своей сексуальностью. Точнее, он жертвует той частью сексуальности, которая скреплена с матерью.
Это «материнское либидо» скрывается под разнообразными символами. Идеальным символическим примером подобного рода можно считать ежегодное жертвоприношение девушек дракону. Жертвы символизируют собой сексуальность и являются символическим отказом от жизни, совершенным для того, чтобы вновь обрести ее.
Если перенести эти рассуждения Юнга в контекст наших с ним отношений, имевших место в то время, то получается следующая картина.
В силу сложившихся обстоятельств Юнг должен совершить жертвоприношение. Хотя он и идет на это добровольно, тем не менее, данное жертвоприношение (убиение быка, отход от Фрейда) является вынужденным актом. Принося эту жертву, Юнг сам становится жертвой. Поэтому еще неизвестно, кто является жертвой в большей степени – мэтр психоанализа или он сам.
Кроме того, во имя будущего Юнг вынужден пожертвовать своей сексуальностью, точнее ее частью, связанной с материнским образом. Если учесть, что в наших отношениях с ним я выступала в качестве матери, успокаивающей своего большого ребенка, то речь может идти именно обо мне, а не о имеющемся у него образе родной матери.
Итак, помимо Фрейда, Юнг жертвует и мной – девушкой, отдаваемой на растерзание дракону (мэтру психоанализа?). Принося меня в жертву, он тем самым совершает символический отказ от прежней жизни (опаленности жаром любви ко мне), чтобы обрести новую жизнь.
Но о какой новой жизни мечтает Юнг?
О духовном совершенствовании и выдвижении учения, основателем которого был бы он сам, а не Фрейд?
О спокойной, не раздираемой безумными страстями и сексуальными порывами ко мне семейной жизни с женой и детьми?
О решительном преодолении сдерживающих полигамные желания препятствий с тем, чтобы открыть для себя новые пути к счастью, способствующие совмещению удовлетворения подавленной сексуальности с притягательной сферой мистерий духа?
Или жертвоприношение ему необходимо для того, чтобы все эти
Наедине с собой
Не знаю, что и сказать. Чужая душа – потемки. Какой-то абсурд!
Только что произнесла внутри себя слова «чужая душа» по отношению к любимому человеку. Какой же он мне чужой?
Юнг по-прежнему для меня родной, дорогой, любимый.
Мне казалось, я прекрасно понимаю его. Не только понимаю, но и чувствую в нем что-то настолько мне близкое, о чем невозможно внятно сказать. Подчас я могла предсказать даже его мысли, хотя была не в состоянии объяснить себе, каким образом это происходит.
Юнг тоже считал, что в наших мыслях есть замечательные параллели. За это он и любил меня. По крайней мере, именно об этом он говорил мне даже тогда, когда произносил ранящие меня слова о том, что, несмотря на свою любовь, никогда не женится на мне.
И вдруг чужой. Приносящий меня в жертву, лишающий жизни ради возрождения своей.
Как будто два противоположных голоса внутри меня опять изматывают мою душу:
– Любимый! – с придыханием и трепетом шепчет один из них.
– Чужой! – громогласно и с надрывом перебивает другой.
– Он хотел принести в жертву только Фрейда, но не меня.
– И тебя тоже.
– Как можно жертвовать любимым человеком?
– Запросто. Не ты первая, не ты последняя.
– Но почему?
– Тебе лучше знать. Только ты сама не хочешь в этом признаться.
– Признаться в чем?
– В том, что ты сперва взвалила на себя груз любящей матери, защищающей своего любимого, пусть даже взрослого ребенка от различного рода забот, в том числе и от его личной ответственности принимать самостоятельные решения. А затем, желая ему спокойствия и добра, сама же сделала все для того, чтобы остудить в себе жар любви.
– Но у меня не было другого выхода.
– Не было или ты сама испугалась своей любви и решила принести свое счастье в жертву его благополучия?
– По-твоему, я пожертвовала собой ради будущего Юнга?
– А ты сама-то как думаешь?
– Не знаю. Вроде это он принес меня в жертву.
– Ты пожертвовала собой или он принес тебя в жертву. Нет никакой разницы.
– Как это?
– Очень просто. Своим самопожертвованием ты подтолкнула Юнга к окончательному решению о необходимости жертвоприношения.
– Еще скажи, что именно я подтолкнула его к тому, чтобы жертвой стал Фрейд.
– В какой-то степени так оно и есть.
– В какой еще такой степени?
– А ты, что, сама не понимаешь или только прикидываешься?
– Ты о чем?
– Все о том же. Разве не ты написала Фрейду письмо с просьбой принять тебя?
– Да, я написала ему письмо.
– Зачем?
– Я хотела рассказать ему о том крайне щекотливом положении, в котором оказалась по недоразумению, и попросить мэтра психоанализа посодействовать в разрешении этого недоразумения, так как знала, что он любит Юнга и желает ему, как и я, добра.