Саблями крещенные
Шрифт:
— Однако же напомню, что и его брат, князь Кароль, тоже стал кардиналом иезуитов, — напомнила графиня.
— Что свидетельствует о мудрой предусмотрительности отцов ордена, стремящихся держать в своих руках обоих претендентов на польский трон.
— Кто же из них, уже на ваш взгляд, предпочтительнее для королевы?
— Наконец-то, графиня, вы поинтересовались тем, что больше всего интересует сейчас нашу королеву.
Появилась служанка и, не произнеся ни слова, долила в ванну ведро теплой воды.
— Так кто же? — напомнила о своем интересе д’Оранж.
— Тот, кто
— Теперь да.
— «Теперь», — снисходительно хмыкнул Коронный Карлик. — Слава богу, что хоть теперь. В беседе с Ее Величеством ничего не напутаете?
Клавдия взглянула на него с явной обидой.
— Как можно?! Судьба трона решается.
Он конечно же был несправедлив по отношению к графине. Уж кто-кто, а тайный советник прекрасно знал, что д’Оранж обладает почти феноменальной способностью дословно воспроизводить разговор, по меньшей мере, недельной давности. Причем это уже было проверено. Коронный Карлик обнаружил ее способности случайно, после того как узнал, каким образом графиня воспроизвела королеве беседу с одним из людей, близких к канцлеру Оссолинскому. Не зря же канцлер тогда рассвирепел и потребовал убрать не только служаку-болтуна, но и графиню.
Со служакой все оказалось просто — имел несчастье случайно утонуть в Висле. Причем уже раз через день после того, как канцлер объявил о повышении его в должности. А вот Клавдию решили проверить с помощью Коронного Карлика, умеющего ценить любой талант. Особенно если он способен сослужить добрую службу его тайной миссии.
— Однако же судьба трона никогда не решается сама по себе. Ее всегда решают люди. В данном случае многое зависит от королевы, — твердо заявил тайный советник, оставляя «божественную купель» графини д’Оранж. — Это она должна решить и решиться. А главное, сделать это как можно скорее, иначе может оказаться настолько поздно, что в ее слугах уже никто нуждаться не будет.
— Она всегда прислушивается к вашим словам, — заверила его Клавдия.
— Тем не менее вам, графиня, хотелось бы, чтобы на ее месте оказалась другая королева — женщина, способная еще больше прислушиваться к моим словам?
— С чего вы взяли?!
— Нет? Вам бы этого не хотелось? Тогда почему вы удивляетесь, что королева прислушивается к моим словам, а не к нашептываниям примаса Гнезны или к ворчанию некоторых сенаторов?
В том, что графиню д’Оранж Всевышний наделил талантом посредника, Коронный Карлик убедился сразу же после знакомства с ней. Однако ему еще понадобилось несколько серьезных проверок, чтобы уверовать, что она к тому же приучена говорить только тогда, когда от нее требуют не молчать; и молчать тогда, когда ничего иного от нее не требуется.
«Нужно будет как-то навестить пансион этой самой маркизы Дельпомас, — сказал он себе после завершения визита к графине. — И, возможно, подумать о создании такого же пансиона в Варшаве, чьи
25
Погрузившись в работу, Пьер Шевалье не сразу заметил оживление, потревожившее полуденную дремотность Скифской могилы.
— Ведите сюда этого христопродавца! — донесся до него торжествующий голос полковника Голембского. — Пусть летописец казачества полюбуется им и «воспоет» его подвиги! — расхохотался полковник. А хохотал он обычно так, что все находившиеся неподалеку кони в страхе начинали ржать.
— Что здесь происходит? — вышел из шатра секретарь посольства.
— Кажется, вы истосковались по общению с истинными казаками? — похлопывал полковник лезвием пехотного палаша по голенищу. Его худое, почти изможденное лицо казалось еще костлявее, а желваки буквально врезались в тонкий пергамент уже основательно морщинившейся кожи. — Примите от меня этого пленника как дар самой Истории.
— Так это действительно казак или всего лишь обычный восставший крестьянин? — взглянул Шевалье на подведенного к нему приземистого, кряжистого воина с широкоскулым лицом, подернутым щедрым, степным, под потускневшую червленую медь, загаром.
— Судя по тому, что на бритой голове у него косичка, «осэлэдэць», как говорят украинцы, — уперся полковник острием палаша в живот пленника, — это все же казак. Эй, ты, — еще решительнее врезался он сталью в тело повстанца. — Ну-ка, назови себя. И отвечай на любые вопросы этого французского офицера на польской службе.
— Имя мое ты уже знаешь, полковник: казак я.
— Из каких именно казаков — запорожских, реестровых, надворных? Тебя спрашивают!
— Из запорожских. Только ты не очень храбрись, лях. Оставь свою храбрость на то время, когда наш атаман станет допрашивать тебя, — осклабился в презрительной ухмылке казак…
Полковник отвел палаш, замахнулся, но легшая на плечо рука Пьера де Шевалье заставила его сдержаться.
— Обычно они начинают говорить только после того, как с них начинают сдирать шкуру. Да и то лишь после третьего ремня, — несколько растерянно заметил стоявший за спиной пленника польский хорунжий. — Этот все же разговорчивый попался.
— Как вы его схватили? Разве был бой? — поинтересовался француз. — Для меня это важно.
— Из казачьей разведки он, — объяснил хорунжий. — А мы в засаде были, вон там, в поросшем терновником яру. Одного убили, один вернулся к своим, а под этим завалили коня, а самого его слегка ранили в ногу.
— Поспешите, если действительно желаете поговорить с ним. Когда его начнут допрашивать мои драгуны, говорить вам уже будет не о чем, — предупредил полковник.
— Я — подданный французского короля, — обратился Шевалье к пленнику. — Я не принимаю участия в боях, а только описываю то, что здесь происходит. Вы согласны уделить мне несколько минут, чтобы я смог задать два-три вопроса?
Казак молчал, исподлобья, оценивающе осматривая Шевалье. Одет он был так же, как и остальные польские офицеры, и пленник, очевидно, не верил ему.