Сахарные барашки
Шрифт:
— Греешься? — спросил незнакомец.
Теперь Йокубас узнал гостя. Прежде в этих местах редко показывался, да и теперь все больше мимо проходил Бенедиктас Бредикис. С первого взгляда показалось Йокубасу, что он какой-то другой стал: хоть и в шляпе, а весь обтрепанный, помятый.
«Еще года три назад каким ты гордецом выступал, ведь первым богатеем был, а теперь тебя и не узнаешь, — подумал старик. — Захирел ты после такой роскоши… И как же не захиреть: половину земли в тот раз Советская власть отрезала, а после войны и от остатка еще жирнее ломоть
— Где же твои работнички, почему на дворе такая тишина? — снова спросил подошедший.
Йокубас подвинулся, и гость присел на сани.
— Куперативную обрабатывают. Половину, говорят, уже вспахали.
Гость помолчал, поглядел на навес и, задрав кверху подбородок, уставился в небо. Слышно было, как за облаками курлыкали невидимые журавли.
— Уж так заведено, — молвил Бредикис. — Теперь что с землей, что без земли — один толк. Сейчас и не поймешь, что хорошо, что плохо… Ох, подымется еще ветер, подует! А как подымется — все перевернет, как стог сена. Правильно человек этот говорил: учите молитвы, шейте торбы из мешков — пойдете по миру хлебца просить.
— Какой человек? — спросил Йокубас, ничего не понимая в замысловатой речи гостя, но все же встревожившись.
— Да так… — не объясняя, отозвался Бредикис. — Теплынь-то какая, чтоб ее! Вспотел весь, как росой покрылся!
Сняв шляпу и повернув оторвавшуюся подкладку, человек утер ею лоб.
Он встал, вскинул на плечи вилы, с минутку помешкал, но, не дождавшись от Йокубаса ни расспросов, ни дальнейшего разговора, проворчал что-то и со вздохом зашагал прочь.
— Где-то, слышно, гремит. Для грозы еще рановато! — крикнул он, отойдя уже на изрядное расстояние.
У Йокубаса так была забита голова, что теперь он уже не разбирался, чья же правда. «Что бы там ни говорили про Бредикиса, а он все-таки кое-что знает. Пускай он сейчас и обтрепанный, силу и богатство свое потерял, но прежде ведь с начальниками да с ксендзами-настоятелями за одним столом сидел. Говорят, сын его в лесу прячется».
Йокубас услышал стук колес и поспешно поднялся с саней. Внезапно он решил выругать как следует своих детей. Однако в спешке одной ногой зацепился за сани и уткнулся ничком в мягкую постель из опилок. Куры, которые, разыскивая корм, рылись тут же, испуганно захлопали крыльями.
— Хватит шутки шутить! — сам себе сказал Йокубас, сердясь еще больше, и с вывалянной в опилках головой вылез из-под навеса.
Сыновья заворачивали во двор с порожней подводой. Увидев, что дети опять подъезжают к дверям хлева, отец мелкой рысцой подбежал к ним:
— Что, вам мало этого? Нет у вас своей земли, что ли, своей работы нет? На сторону зерно разбрасываете! Для голоштанников хлеб растите!
Старший сын Юргис, забредя в лужицу, мыл в ней ноги. Засучив штаны по колено, он только раз и взглянул на отца:
— Да что ты, тятенька, болтаешь тут без толку? Неужели, по-твоему, для богатеев хлеб выращивать?
— Нет, а то для голышей, для бродяг всяких!
— А с каких это пор ты, тятенька, таким дворянином заделался? Разве тебе не пришлось всю жизнь вшей кормить, пока ты свои пять десятин заработал?
— Мне и их довольно. Вы столько заработайте! — кричал отец. Он тряс головой, и с волос его сыпались опилки. — Добра не дождетесь! Захотелось вам из общего котла кашу хлебать!..
— А ты, тятя, по панской палке соскучился, а? — спросил младший, Андрюс, подмигивая старшему.
— Хватит шутки шутить! Ты смотри, чтобы я тебя самого палкой не огрел…
— Ну, ну, тятя! Уж не пообещал ли Бредикис тебя в полицейские нанять, что ты так разошелся? Слушаешь тут всяких проходимцев!
— Проходимец лучше твоего понимает! — не сдавался отец.
Старика опять обступили куры, и петух, наклонив голову, глядел на Йокубаса.
— Что ему по нутру, то нам не к добру. А ты другой раз объяснил бы этому мудрецу: мы, мол, не из одного котла кашу хлебать будем, а каждый — из десяти котлов. А что останется, ему полизать дадим.
Йокубас почувствовал, что стараться переспорить старшего — напрасный труд, да к тому же жена, выйдя на шум из избы, стала звать отца домой.
— Смотрите, как бы вам с торбами не пришлось пойти чужих собак дразнить. Ничего не выйдет из этих куперативов, — проворчал, отходя, отец.
Юргиса задели отцовские слова, и он сплюнул в лужу.
— А твои паны да поместья только нищих плодили! — крикнул он, весь раскрасневшись.
Отец мелкой рысцой вбежал в избу, за ним поспешили куры. Последних слов сына он уже не слышал. Сколько раз, начав спор с детьми, он потом срывал злость на жене. Вбежав в избу, он увидел, что баба сидит на полу, у корыта, и начиняет колбасы. Недавно они зарезали свинку. Та неделю ничего не ела, и в семье перепугались, как бы скотина не расхворалась всерьез.
Йокубас швырнул палку в угол и, недовольный, уселся за стол, выжидая только, чтобы жена его задела. Но женщина хорошо изучила нрав своего старика и, нисколько не боясь его злости, умела мягко и без обиды его успокоить. Так и не дождавшись, чтобы жена заговорила, отец проворчал:
— Начиняешь и начиняешь с самого утра. Все мясо изведешь!
Но что это? Этого еще не хватало! Жена, отвинтив раструб его кларнета, натянула на него кишку и, как в воронку, пальцем проталкивает в кларнет мясо. Кларнет Йокубаса превратили в машинку для изготовления колбасы! У отца даже язык к гортани прилип.
— Да ты что это, обалдела, что ли?! Кто тебе позволил мой кларнет портить?
— А что?
— «А что, а что»!.. Хватит шутки шутить! Давай его сюда скорее!
— Погляди-ка какой музыкант нашелся! Скажи спасибо, что я его с чердака достала. Черви бы погрызли. Очень он тебе нужен!
— Нужен! А где другой конец?
— Вот, вот, бери, пожалуйста! Не съела я его!
Женщина вытерла о фартук засаленный конец кларнета и сунула мужу.
Йокубас разыскал другую часть кларнета, свинтил его, но дулся потом целый вечер, пока, в конце концов, совсем не рассорился с женой.