Сахва
Шрифт:
Я в шоке от того, что произошло. Я не собирался этого делать, это вышло само собой. Но мне не страшно. Мне любопытно. Так началась наша дружба со страхом. И со смертью. Только тогда, малолетний идиот, я понял их практическую пользу, начал познавать их природу.
Юноша с новорожденной дыркой в печени смотрит на меня. Смотрит тем самым взглядом, каким не один год я смотрел на них. Когда я это понимаю, восторг нового озарения легким электрическим разрядом быстро прогуливается по всему телу. Надавливаю на рукоятку отвертки, используя ее как рычаг. Лицо того, кто ни один год мучил меня, искажается, становится неприятным и жалким, кожа бледнеет, глазные яблоки стремятся из орбит, словно мячики, перекормленные насосом. Рот трескается, губы отдаляются одна от другой и начинают дребезжать. Какое-то время я продолжаю увлеченно двигать рукояткой отвертки, увеча его внутренности. Потом он падает.
Озаренный новым открытием, разворачиваю взгляд на второго. Тот отступает, так же, как раньше отступал я, загоняемый ими в такое количество углов, которому позавидовал бы любой многоугольник. Ноги его шаркают, став тяжелее в сотню раз – сопротивляться он не в состоянии. Я решаю опробовать новое место и бью в район сердца. Отвертка «рикошетит» от ребра. Тогда мой бывший мучитель садится на корточки и сворачивается в позе зародыша. Но я уже не в силах остановиться. Оглядываю открытые участки на его теле. Выбираю шею. Бью. Еще. И еще, пока жертва не падает, вероятно, уже замертво, на спину. Тогда начинаю бить обоих своих поверженных противников. Живот. Ноги. Уже не вижу куда. Какие-то из ударов увечат мои собственные пальцы, когда отвертка входит слишком глубоко, и они касаются костей выпотрошенных трупов.
Затем поворачиваюсь к остальным одноклассникам. Они вжались в стену и, похоже, больше всего на свете желают пройти сквозь нее. Я вскакиваю на одну из парт, прямо с отверткой в руке, контуры которой лишь угадываются из-за кишок и крови, оставшихся на ней. И начинаю кричать, увеча голосовые связки, пока они не выходят из строя. Очередной удар дальнобойщика вернул меня в настоящее. Из его рта продолжали сыпаться гневные реплики.
– Ты знаешь, сколько бы мне светило за такое, ведь я уже сидел! Я бы не доказал никому, что ты сам кинулся под колеса! Я только начал нормальную жизнь! Представляешь, у меня это получилось, люди хоть как-то начали меня принимать!!
Родственная душа. Но меня люди так принимать и не начали. В психиатрической лечебнице я пролежал примерно полгода. Тюремного заключения удалось избежать. Помогло несовершеннолетие и количество ударов, нанесенных отверткой.
Но, когда я вернулся в общество, то «отведал новый сорт отчуждения». И, надо сказать, оно оказалось мучительнее предыдущего: «отчуждение на юридической основе». Меня не брали на работу, не говорю уже о поступлении в ВУЗ. У меня не было девушки, даже не все проститутки соглашались со мной спать. Родители к тому времени фактически от меня отказались. В густонаселенном городе я был абсолютно одинок, пока граждане непризнанного государства нигилистов не раскрыли мне свои дружеские объятия.
Помню, как самолет поднял свой нос и устремился вперед и вверх, навсегда избавляя меня от ненавистного статуса кафира. Потом эта продолговатая крылатая труба, которая оканчивалась тупым неровным конусом, с двумя круглыми двигателями по бокам, приземлилась уже на территории государства нигилистов. И, если так можно выразиться, я сменил гражданство. И что-то еще. Я прибыл на новую родину, как раз когда государство нигилистов переживало счастливую пору успешной экспансии. Нулевой и Первый, еще известные под обычными именами, встречали меня и остальных «новобранцев». Нам предстояло стать неразлучной троицей, тремя лучшими агентами Организации: проводимая экспансия позволила мне быстро проявить свой талант в убийстве кафиров и стать Вторым. Так я впервые за всю жизнь был принят людьми, стал, как мне казалось, желанным и полноправным членом социума.
Водитель фуры снова вернул меня к реальности. Такую шею, как у него, было нелегко ломать, но, конечно же, я справился. Только сначала сломал ему ногу в двух местах. Ту, которой он меня бил.
Теперь я снова остался один. Организация вынесла мне смертный приговор после того, как я провалил всего одну операцию. Разве что очень и очень важную операцию, важную настолько, что если бы не провал, то нам не пришлось бы минировать АЭС. Ошибок Организация не прощала. Теперь я ощутил это на себе. Осознание этого факта придавило меня многотонным прессом отчаяния. Ведь я член семьи! Нельзя убивать членов семьи! Было бы не так обидно, реши Организация избавиться от всех, принимающих участие в операции на подводной лодке. Тогда бы у меня оставался друг в лице Первого, и я сделал бы все, чтобы спасти его. Но нет, Первый заманивал меня прямо на гильотину.
Да, если бы мой поезд доехал до станции, на которой я должен был выйти согласно билету, то, сойдя на платформу, прожил бы недолго. Главным курьезом было то, что Федор, который решил погубить нас, спрыгнув с поезда, невольно спас и себя, и меня.
Я разогнал грузовик до предельной скорости. Впереди был полицейский пикет. Два человека в форме отвлеклись разговором, рассматривая дорогу у себя под ногами, и даже не заметили моего приближения. Они находились рядом с двумя бело-синими машинами. В отдалении замер черный Volkswagen Passat, каждая новая модификация которого все больше придавала ему сходство с небольшим средством для космических путешествий. Его водитель, похоже, серьезно нарушил правила дорожного движения. Еще один «носитель погон» только что нырнул в салон служебной машины. Четвертый приготовился взмахнуть передо мной черно-белой палочкой.
Я знал, что произойдет, если остановлюсь. Я не был нужен Организации, как пленник или как источник информации: только как труп, если так можно выразиться. И не было принципиальной разницы в том, кто и как меня убьет. Главное, чтобы это произошло как можно скорее. Сотрудники всех силовых ведомств этого маленького города видели в моей донельзя узнаваемой внешности маньяка или террориста – здесь и возразить было нечего – в зависимости от того, какой сценарий выбрала Организация. Как только меня остановят, меня узнают, а узнав, убьют, как бешеное животное. Поэтому я и не думал останавливаться. Мне нужен был только «страйк». Я готовился к тарану.
Глава 7
8 часов 15 минут до взрыва Реактора. День.
Снова пробуждение. Сознание вернулось, но как будто растеряв по дороге часть способностей: я не мог заставить себя двигаться. Каким-то образом все-таки удалось вколоть себе в шею дрянь, что спасла меня. Укол вызвал временный паралич тела, не дав Федору доступа к нему. Федор закрыл мне доступ к памяти, а я в ответ закрыл ему доступ к управлению телом – месть во спасение.
Вещество, получившее временный приют в моей крови, активно использовалось, когда наше иго было «на пике развития». Плененным кафирам делались инъекции, они лишались сознания, и мы сдирали с них кожу. Когда те приходили в себя, то не могли двигаться и даже кричать. Вместо этого из онемевших, перекошенных ртов исторгались ни на что не похожие звуки. Сейчас я издавал как раз такие звуки, натуживая обмякшие голосовые связки, и тоже не мог шевелиться.
Вонь взяла в тиски мои ноздри. Все вокруг кутала сырость. Капли и струи шумели повсюду. Коричневая крыса размером с кота грызла руку моего бывшего коллеги. Убить его было необходимо: он был единственным свидетелем моего проникновения под землю через канализационный люк. Я успел сделать выстрел в лицо менее чем за секунду до того, как явился Федор.
Меня так и не убили. Организации это не удалось. Федору тоже. Он ушел, пока я был без сознания, на что я и рассчитывал. Не помню, как делал себе укол. Видимо, я, то есть привычная часть меня, была уже вытеснена из разума, когда зажатый в кисти шприц устремился к шее.