Саладин. Султан Юсуф и его крестоносцы
Шрифт:
Патриарха Ираклиуса, спешившего в Рим, вести об этих чудесах успели достичь раньше, чем он сел на корабль и оттолкнулся от берегов Святой Земли. Он вернулся в большом смущении, выкупил семьсот своих единоверцев и вздохнул с облегчением.
Некоторые эмиры султана проявили куда меньшее милосердие, нежели их повелитель. Пленников, попавших к ним в руки, они обобрали, со многих потребовали выкуп, немало превышавший десять динаров. Нашлись и простые воины Ислама, которые занялись грабежом. Но когда султан Юсуф узнавал о таких случаях, он повелевал сурово наказать виновных.
Приближенные султана уговаривали его разрушить весь храм Гробницы Иисуса Христа. Но султан собрал их вместе и строго рек им: "Вы забыли, что Иса не был франкским королем. Вы забыли, что мы почитаем Ису как пророка среди прочих пророков, приходивших на землю до Мухаммада, да пребудет с ним благословение Аллаха. Что скажут пророки, если мы разрушим гробницу Исы? И вы забыли, что есть священные дороги - дороги паломников. Обрубать их - значит обрубать корни у плодоносящего дерева."
Султан отдал храм во владение христианам, подчиняющимся Константинополю, а землю, на которой храм стоит, отдал в награду одному из своих доблестных воинов*.
Так султан Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб исполнил свою клятву и овладел Святым Городом.
После того, как я завершил свой рассказ, тишина еще долго царила в маленькой крепости, затерянной в холодных венгерских дебрях. Даже монахиня Катарина, у которой в любое мгновение был готов вырваться изо рта мушиный рой всяких пустых и лукавых вопросов, - и та затихла, сдерживая в себе этот неугомонный рой.
– Помилуй нас всех, Господи!
– наконец прошептал хозяин, и все его гости разом встрепенулись, вернувшись из воспоминаний в настоящий час.
– Могу добавить только, что, если бы тамплиеры и рыцари Госпиталя не взялись сопровождать безоружных христиан до Тира и Антиохии, этих беженцев ограбили бы по дороге свои же, христианские разбойники, - заметил рыцарь Джон, такой же сумрачный, как и окружавшая нас ночь.
– Так случилось около Ботруна. Те земли в то время все еще принадлежали графу Раймонду Триполийскому. Многие беженцы, достигнув их, вздохнули с облегчением и отказались от дальнейшего сопровождения. Они надеялись благополучно достичь Ботруна и там сесть на корабли. Однако не тут-то было. Объявился негодяй, тамошний барон Раймонд Нифинский со своей разбойничьей шайкой. Он-то и обошелся с несчастными куда безжалостней, чем сарацины.
Рыцари, сидевшие за столом, только горько усмехнулись. А у хозяина только и нашлось сил, чтобы повторить свою молитву.
– Позвольте спросить вас, мессир, - тихо подала голос монахиня Катарина.
Разве доблестный рыцарь мог отказать даме, даже такой легкомысленной и лукавой? И тогда ее голос сразу зазвенел на всю усадьбу:
– Я никак не могу уразуметь, как это вас и мессира Ангерана угораздило остаться в плену у сарацин! Ведь даже если у вас не хватало... простите... разве вас не мог выкупить благородный и расчудесный рыцарь Балиан? Или, если уж не выкупить, так попросту отпустить вас с позволения самого султана... Я не могу поверить, что на вашу долю не хватило ни денег, ни милосердия.
Рыцарь Джон нахмурился и поджал губы, а добрый Ангеран де Буи, более других заслуживший милость самого султана, только посмотрел на англичанина с детским смущением во взоре.
– Хватило, всего хватило, сестра Катарина, - уверил я монахиню, сам искоса поглядывая на рыцаря Джона.
Тот вдруг немного посветлел лицом и усмехнулся.
– Да уж... Милосердием мы были сыты по горло, - проговорил он и обвел неторопливым взглядом весь трапезный зал усадьбы.
– Что-то не видно здесь святого отца. Значит, я не на исповеди.
– Упаси Боже!
– воскликнул хозяин.
– Вам совершенно нет никакой необходимости отвечать на этот глупый вопрос, мессир!
– Потому и отвечу, что пока еще не подошел к исповеди, - словно в пику хозяину заявил рыцарь Джон, чем снова смутил бедного Дьердя Фаркаши.
– Меня в тот горестный день обуяла гордыня, мой вечный грех. Я сказал Балиану Ибелинскому, что не нуждаюсь в милости и что был против сдачи Святого Города. Умереть было куда вернее. А потому я сам объявляю за себя выкуп, и этот выкуп должен быть никак не меньше пятисот динаров. И все эти динары должны быть уплачены за меня не каким-нибудь доброхотом, а моим родным отцом и, если его уже прибрал Господь, то - моим родным старшим братом. Ведь здесь, на Святой Земле, я сражался во славу не только христианской веры, но и своего рода. Я так и сказал Балиану, что, мол, принял крест не только ради того, чтобы спастись самому, но и чтобы искупить грехи моих предков, моего рода... Двое освобожденных торговцев как раз отправлялись в Англию, и я попросил их, чтобы они доставили весть моему отцу. Теперь я хорошо понимаю, что тогда ослеп от гордыни и хотел вознестись над самим Балианом. Все эти годы я в глубине души... порой против своей воли... злорадствовал в надежде, что отец не одолеет свою скупость и не выкупит меня. Значит, я своей гордыней старался загнать обоих - отца и брата - прямиком в преисподнюю. Пяти лет плена и пятнадцати дней нежданной свободы хватило, чтобы прозреть, по какой дорожке я когда-то добрался до святого города Иерусалима. По этой дорожке не ходят паломники, вот что скажу я вам.
– А что же благородный Балиан, как он вытерпел вашу гордыню, мессир?
– спросила Катарина.
– Балиан Ибелинский - человек проницательный, - невозмутимо ответил рыцарь Джон.
– Он не стал тянуть мои жилы. Он попросту развел руками и сказал: "Господь с вами, Джон Фитц-Рауф. Королевства больше нет. Все клятвы исполнены. Все присяги превратились в дым. Теперь вы вольны поступать, как вам Бог на душу положит." Потом он, правда, еще раз подошел ко мне и посоветовал поговорить с патриархом, пока тот не успел убраться из Святого Города. Но я отказался.
– Рыцарь Джон вздохнул, потом с хитрым прищуром посмотрел на Добряка Анги и весело добавил: - Вы лучше пытайте не меня, а доблестного Ангерана де Буи. Его сами сарацины в награду за истинное благородство едва не силой выталкивали на волю. А он все равно остался в Иерусалиме... если не на положении узника, то по крайней мере - почетного заложника... за всех тех христиан, которые еще только собирались воевать с сарацинами.
Ангеран де Буи покраснел и потупился.
– Так почему же вы остались, мессир Ангеран?
– шутливо полюбопытствовал сам Джон Фитц-Рауф.
– Я до сих пор ума не приложу, как это вам удалось оказаться даже лучше меня.
Добряк Анги поднял глаза. Он виновато посмотрел на англичанина, а потом опасливо покосился в сторону монахини Катарины.
– Я тоже надеялся искупить все свои грехи, - тихо признался он.
– И по этой причине мне очень хотелось остаться поближе к Гробу Господню.
Глава 12. О смертных грехах и безгрешной смерти
На другое утро, после трапезы, на которой сумасбродной монахини Катарины не было, Дьердь Фаркаши попросил рыцаря Джона уединиться с ним для разговора. Спустя час я оказался следующим, кто узнал добрые новости.
Оказалось, хозяин предложил Джону Фитц-Рауфу, а в его лице и всем благородным рыцарям, необыкновенную службу.
События, происшедшие в усадьбе, чудесным образом умиротворили враждовавших родственников. Оба после рассказов о гибели Иерусалимского королевства не сомкнули глаз и провели ночь в переговорах. Их итогом стало соглашение о том, что для хранения священной реликвии более не годятся мирские стены, а самое место ей - в монастырской ризнице, среди других реликвий.