Сальватор
Шрифт:
– Мсье желает, чтобы ему погадали большой колодой или маленькой?
– Большой, черт возьми! Конечно, большой! – сказал посетитель, запуская в нос большую понюшку табака. – То, что я хочу узнать, так важно, что колода никак не может быть слишком большой.
– Может быть, вы хотите узнать, сможете ли вы удачно жениться?
– Нет, матушка, нет. Поскольку женитьба сама по себе уже большое несчастье, никакая женитьба просто не может быть удачной.
– В таком случае вам, вероятно, хочется узнать, унаследуете ли вы состояние одной из ваших родственниц?
– У меня из родных одна только тетка, и я выплачиваю ей пожизненную ренту в шестьсот ливров.
– Тогда вас, наверное, интересует, доживете ли вы до преклонного возраста?
– Нет, милая женщина. Я уже достаточно пожил, и мне совсем не интересно знать, когда именно я умру.
– Ага, понимаю! Значит, вы хотите снова увидеть свои родные места?
– Я родился в Монруже. А у того, кто хотя бы раз побывал в Монруже, никогда не возникнет желание приехать туда еще раз.
– В таком случае, – сказала Броканта, охваченная опасением, что столь длительный и безуспешный расспрос о желаниях посетителя повредит ее репутации волшебницы, – что же вы хотите узнать?
– Я хочу знать, – ответил загадочный незнакомец, – попаду ли я в рай.
Броканта проявила признаки своего самого большого удивления.
– Но что в этом такого необычного? – спросил господин из Монружа. – Неужели так трудно заглянуть в иной мир?
– С помощью карт, мсье, – ответила Броканта, – можно заглянуть куда угодно.
– Ну, тогда давайте заглянем!
– Баболен! – крикнула старуха. – Принеси большую колоду!
Баболен, который лежал в углу комнаты и занимался тем, что давал белому пуделю урок игры в домино, встал и отправился за картами.
Броканта уселась за свой крестообразный стол, позвала Фарес, которая мирно дремала, засунув голову под крыло, усадила собачек кругом, оставив по своей материнской слабости Бабиласа у окна, и начала делать то, что уже делала, как мы видели, при визите к ней Жюстена.
Сцена почти полностью напоминала ту, когда мы описывали гадание для Жюстена, за исключением того, что в комнате не было Рождественской Розы, а вместо Жюстена за столом сидел господин из Монружа.
– А вы знаете, что это стоит тридцать су? – спросила Броканта.
Несмотря на улучшение обстановки, в которой она работала, Броканта не решилась поднять цену.
– Пусть будет тридцать су! – сказал господин из Монружа, величественным жестом бросая на стол одну из тех монет в тридцать су, на которых из-под серебра начала уже проглядывать медь и которые уже в то время начинали переходить в разряд медальонов. – В конце концов я могу пожертвовать тридцатью су для того, чтобы узнать, попаду ли я в рай.
Броканта начала мешать и перемешивать карты и раскладывать их полукругом на столе.
Она уже дошла до самого интересного места пророчества, уже святой Петр, олицетворенный в трефовом короле, приготовился, подобно вызванной Андорой тени Самуила, открыть тайны высшего мира, но тут стоящий у окна Бабилас увидел Карамель, которая, сдержав свое обещание, появилась под окном: одна, стройная, очаровательная и соблазнительная, еще более свеженькая, более веселая и более вызывающая, чем обычно.
– Карамель! Карамель, и одна! – вскричал Бабилас. – О! Ты сдержала свое слово, моя обожаемая… Я больше не могу! Карамель, или смерть!
И, быстро выпрыгнув в окно, Бабилас бросился вдогонку за своим идеалом. А та, продолжая призывать его взглядом, не спеша засеменила, стараясь как можно скорее скрыться на соседней улице. Все это произошло именно в тот момент, когда клиент терпеливо дожидался решающего ответа.
Броканта сидела спиной к окну. Но, услышав, как Бабилас выпрыгнул на улицу, она обернулась.
Хотя это ее движение и диктовалось материнской заботой, но оно было слишком медленным по сравнению с действиями влюбленного Бабиласа. Поэтому, поглядев в окно, Броканта увидела только хвост своего любимчика, который уже успел повернуть за угол.
И тогда Броканта забыла обо всем на свете: и о человеке из Монружа, желавшем узнать, попадет ли он в рай, и об уже начавшемся сеансе гадания, и о монете в тридцать су, которую клиент должен был ей заплатить. Она была озабочена только тем, что произошло с ее дорогим Бабиласом.
Вскрикнув, она оттолкнула от себя стол и карты, бросилась к окну и с великим бесстыдством, на которое толкает огромная страсть, перелезла через подоконник, спустилась на улицу и бросилась вслед за Бабиласом.
Фарес, видя, что хозяйка вылезла в окно вместо того, чтобы, как это она обычно делала, выйти через дверь, решила, безусловно, что дом охвачен пламенем. А посему каркнула и вылетела на улицу.
В свою очередь, все собаки, увидев, что Броканта убежала, а ворона улетела, и, несомненно, толкаемые желанием узнать продолжение любовной истории Бабиласа, тоже быстро выпрыгнули в окно, напомнив тем самым известное Панургово стадо, которое, с тех пор, как его изобразил Рабле, служит ныне определением стаду, выпрыгивающему откуда-нибудь одновременно.
А Баболен, увидев, как сбежал Бабилас, исчезла Броканта, улетела Фарес и повыпрыгивали на улицу собаки, тоже уже собрался было выскочить в окно, повинуясь непреодолимому стадному чувству. Но тут господин из Монружа схватил его за штаны.
Несколько секунд шла борьба, в которой стоял вопрос, что же крепче: подоконник, за который держался Баболен, или штаны, за которые держал Баболена господин из Монружа. Последний, очевидно, решив, что подоконник все же прочнее, произнес:
– Дружок, ты можешь заработать пять франков, если…
Он замолчал, поскольку знал истинную цену недомолвок.
Баболен немедленно отцепился от подоконника и некоторое время оставался висеть в горизонтальном положении на руке клиента Броканты.