Сальватор
Шрифт:
В доме никого не было, но это, казалось, ничуть не удивило этого человека.
И он, запустив руки в широченные карманы своего редингота, с равнодушным видом принялся осматривать комнату Броканты. Это безразличие, которое делало его похожим на посетившего музей англичанина, мигом с него слетело, когда он увидел очаровательный эскиз Петрюса, на котором были изображены три колдуньи из «Макбета», занимающиеся своим дьявольским делом вокруг котла.
Он быстро приблизился к картине, снял ее со стены, посмотрел на нее сначала с удовольствием, а потом с любовью. Тщательно стерев с нее пыль рукавом, понаслаждался самыми мелкими деталями и, наконец, состроив все самые нежные рожицы, какие только мог состроить влюбленный портрету своей любовницы, он сунул ее в широкий карман своего редингота с явным намерением вдоволь налюбоваться позднее, у себя дома.
Господин Жакаль вошел в комнату Броканты в тот самый момент, когда картина исчезла в кармане незнакомца.
– Жибасье! – воскликнул господин Жакаль с некоторым удивлением в голосе, поскольку удивление начальника полиции при виде Жибасье не могло быть полным. – Вы здесь? А я полагал, что вы должны находиться на Почтовой улице.
– Там находятся сейчас Карамель и Бабилас, – ответил с поклоном знаменитый граф Баньерес де Тулон. – А поскольку с этим все в порядке, я и подумал, что могу понадобиться Вашей Светлости. Вот я и пришел.
– Намерения у вас были хорошие, благодарю. Но я уже узнал все, что хотел узнать… Пойдемте, дорогой Жибасье, больше нам здесь делать нечего.
– И то правда, – ответил Жибасье, глаза которого говорили совсем обратное. – Здесь нам делать больше нечего.
Но этот большой ценитель живописи заметил на другой стене картину такого же размера, как та, которая уже была у него в кармане и на которой, как ему показалось, был изображен Фауст, скачущий вместе с Мефистофелем. Говоря эти слова, он чувствовал, что его так же неудержимо влекло к Фаусту, как до этого к Колдуньям.
Но у Жибасье было огромное самообладание, и именно этому самообладанию он был обязан своей рассудительностью. Поэтому он остановился и сказал сам себе:
– В конце концов что помешает мне прийти сюда снова на днях? Было бы очень глупо не приобрести картину, пока она так мало стоит! Я сюда загляну завтра или послезавтра.
И, заверив себя в том, что скоро обязательно вернется, Жибасье пошел вслед за господином Жакалем, который, открыв уже входную дверь и не слыша за спиной шагов своего преданного слуги, обеспокоенно обернулся, чтобы поинтересоваться, почему это тот замешкался.
Жибасье моментально понял причину беспокойства своего шефа.
– Я здесь, – сказал он.
Господин Жакаль удовлетворенно кивнул своему подручному и проследил, чтобы тот аккуратно закрыл за собой дверь. Затем, когда они уже пошли по улице Юльм, сказал:
– Знаете, Жибасье, ваша собачка просто сокровище. Редкое животное!
– Собаки – они, как дети, Ваше Превосходительство, – нравоучительно ответил на это Жибасье. – Если взяться вовремя, из любой собаки можно сделать все, что угодно. Другими словами, можно сделать их добрыми или злыми, глупыми или умными, превратить их в святых или в злодеев. Самое главное – это вовремя взяться за их воспитание. Если с самого их детства вы не станете воспитывать их в строгости, ничего хорошего из них не получится. В трехлетнем возрасте собака так же неисправима, как ребенок в пятнадцать лет. Вы ведь знаете, Ваше Превосходительство, что способности у людей и инстинкт у животных развиваются в зависимости от продолжительности их существования.
– Да, знаю, Жибасье. Но самые известные истины, слетая с ваших губ, звучат по-новому, и это радует. Вы – просто кладезь мудрости, Жибасье!
Жибасье скромно потупился.
– Мое обучение началось в семинарии, Ваше Превосходительство, – сказал он. – А закончил я его под руководством самых изощренных богословов… То есть нет, я его еще не закончил, я продолжаю повышать свое образование и поныне. Но должен вам признаться, Ваше Превосходительство, что особенно глубоко я изучил вопросы, как надо растить, воспитывать и обучать молодежь. О, в этих вопросах мои учителя, иезуиты, великие специалисты! Такие великие, что должен сказать, что я не мог всегда следовать за ними теми путями, на которые они хотели меня наставить. Но, хотя я иногда и расходился с ними во взглядах на обучение, я надеюсь, что многое почерпнул в их школе. И если я когда-нибудь стану министром образования, я первым делом проведу полную, всеобщую и радикальную реформу всей нашей системы образования, которая страдает тысячью и одним недостатком.
– Хотя я и не полностью разделяю ваше мнение на этот счет, Жибасье, – сказал господин Жакаль, – я думаю, что в этом важном вопросе нужно многое изменить. Однако позвольте мне сказать вам, что в настоящий момент меня интересует вовсе не воспитание детей, а то, как вы смогли так выдрессировать вашу собачку Карамель.
– О! Это проще простого, Ваше Превосходительство!
– А конкретнее?
– Немного ласки и сильных ударов.
– Как долго она у вас, Жибасье?
– Я взял ее себе после смерти маркизы.
– Кого вы называете маркизой?
– Одну мою любовницу, Ваше Превосходительство. Она была хозяйкой Карамели.
Господин Жакаль приподнял очки и посмотрел на Жибасье.
– Вы любили какую-то маркизу, Жибасье? – спросил он.
– По крайней мере она любила меня, Ваше Превосходительство, – со скромностью в голосе ответил Жибасье.
– Настоящую маркизу?
– Я не могу утверждать, Ваше Превосходительство, что она ездила в королевских каретах… Но я видел ее дворянскую грамоту.
– Примите мои поздравления, Жибасье, и одновременно мои соболезнования, поскольку вы одновременно сообщаете мне о существовании и о смерти этой аристократки… Значит, она умерла?
– Во всяком случае, она так мне сообщила.
– Получается, что вас, Жибасье, не было в Париже в тот момент, когда случилось это несчастье?
– Да, Ваше Превосходительство, я был на юге.
– Куда отправились по причинам здоровья, как вы имели честь сообщить мне?
– Да, Ваше Превосходительство… Однажды утром ко мне прибежала Карамель, которая была немым, или скорее слепым свидетелем нашей любви. На шее у нее находилась записка, где маркиза сообщала мне, что умирает в соседнем городе и что посылает Карамель передать мне последнее прости.
– О, от этой истории хочется рыдать! – сказал господин Жакаль, шумно сморкаясь, нарушая тем самым наивные и честные правила поведения. – И вы удочерили Карамель?
– Да, Ваше Превосходительство. Шесть или восемь месяцев тому назад я занялся ее воспитанием, и вот я возобновил его с того момента, где прервал. Она стала моей подругой в играх, моей наперсницей, перед которой я открывал свои переживания. А спустя неделю у меня уже не было от нее никаких тайн.
– Какая трогательная дружба! – сказал господин Жакаль.