Сальватор
Шрифт:
– Ну и что, – просто ответил тот, – никто нас не заставляет на него идти. Но я хочу иметь место, где бы я мог вздремнуть после приема пищи.
И, наконец, после того, как принесли меню, он увидел, как крестный дал луидор официанту для того, чтобы тот позаботился о том, чтобы бордо было подогретым, шампанское холодным, а обслуживание не прекращалось ни на секунду.
Одним словом, с того самого момента, когда моряк обратился с первыми словами к Петрюсу, тот не приходил в себя от удивления, которое постепенно превращалось в восторг.
Капитан «Влезь на ванты» стал принимать размеры античного Плутоса: золото лилось из его рта, из глаз, из рук, словно лучи солнца.
Казалось, ему достаточно было встряхнуть свою одежду, и на землю посыпятся золотые монеты.
Короче говоря, это был самый настоящий набоб.
И получилось так, что к концу ужина Петрюсу, чей мозг был слегка возбужден действием различных вин, которые он попробовал по настоянию крестного, хотя обычно он пил только воду, так вот, Петрюсу стало казаться, что он видит сон. И ему пришлось спросить крестного, чтобы убедиться в том, что все эти события, которые следовали друг за другом на протяжении уже пяти часов, не были результатом какой-нибудь феерии в цирке или в театре «Порт-Сен-Мартен».
Увлеченный тем, что он видел в розовой стране химер, Петрюс погрузился в сладкий сон, в котором крестный, искоса наблюдавший за крестником, позволил ему пробыть в течение некоторого времени.
Мрачный небосвод, под которым он бродил в отчаянии несколько последних дней, начал мало-помалу проясняться, и вскоре, благодаря богатому воображению молодого художника, небо осветилось яркими огнями. Эта роскошная жизнь, которая казалась ему обязательным условием его любви к принцессе, посылала ему свои самые нежные ароматы, самые ласковые прикосновения. Да и чего ему действительно не доставало? Разве не было у него в гербе короны с четырьмя лилиями, как у французских наследных принцев? Разве голову его не украшала четвертая корона с четырьмя зубцами: молодости, таланта, богатства и любви?
В это невозможно было поверить!
Так низко пасть накануне, и вдруг прикоснуться к самым вершинам!
И все же это было именно так.
А значит, ему следовало привыкать к этому такому неожиданному, такому невероятному счастью.
Но, воскликнут щепетильные и чувствительные, Петрюсу отныне придется быть целиком зависимым в своем счастье, гении, богатстве от капризов неизвестного ему человека! Ему придется, значит, получать это богатство, как милостыню, из чужих рук? Ведь не таким вы представили нам, господин писатель, вашего юного друга!
О, боже, господа пуритане! Я нарисовал вам сердце и темперамент человека двадцати шести лет. Я представил вам гениального человека больших страстей. Я сказал вам, что он похож на юного Ван Дейка. Вспомните же о любовных приключениях Ван Дейка в Генуе, вспомните, как Ван Дейк искал философский камень в Лондоне.
Прежде чем согласиться с вмешательством моряка в его жизнь, Петрюс сам высказал себе все возражения, которые вы нам теперь высказываете. Но ведь мы уже говорили, что этот человек не был ему посторонним, что деньги ему предложила вовсе не чужая рука: этот человек был другом его отца, эта рука поливала его голову святой водой при крещении, приняв на себя таким образом обязанность обеспечить счастье ребенка как в этом мире, так и в другом.
Кстати, помощь, которую предложил ему капитан, была временной.
Петрюс принял ее, но с условием, что за все потом рассчитается.
Мы уже говорили, что его картины приобрели большую ценность по причине этого самого его бездействия. Работая в меру, Петрюс мог вполне зарабатывать по пятьдесят тысяч франков в год. Имея такой доход, он мог бы быстро вернуть крестному те десять тысяч франков, которые были у него одолжены, и уплатить кредиторам те двадцать или двадцать пять тысяч, которые он был им должен.
Да и потом, предположите на секунду, что этот нежданный крестный отец, о чьем существовании мы, однако, знали, умер бы где-нибудь в Калькутте, в Вальпараисо, в Боготе или на Сэндвичевых островах. Представьте себе, что, умирая, он завещал бы все свое состояние Петрюсу. Разве Петрюс от него отказался бы?
Смогли бы вы, суровый читатель, несмотря на всю вашу суровость, отказаться от четырех миллионов капитала и пятисот тысяч ливров годовой ренты, которые оставил бы вам, умирая, какой-нибудь ваш крестный отец, каким бы посторонним и неожиданным он ни был?
Нет, вы бы приняли эти деньги.
Так вот, поскольку вы бы приняли четыре миллиона капитала и пятьсот тысяч ливров годовой ренты от умершего крестного отца, почему бы вам было не принять десять, двадцать, тридцать, пятьдесят, сто тысяч франков от живого крестного отца?
Ведь это все равно, что считать дурными все античные трагедии только потому, что они спустились с неба на стоящей за кулисами машине!
Вы скажете мне на это, что капитан «Влезь на ванты» не был богом.
Но если золото – не бог, то уж боги-то сами золото.
Затем добавьте ко всему этому страсть, то есть безумие, все то, что заставляет учащенно биться сердце, от чего мутнеет разум.
И о каком будущем мечтал Петрюс во время этих нескольких проведенных в молчании минут! Какие горизонты открывались перед его взором! Как нежно качался он на голубом облаке надежды!
Наконец капитан вывел его из мечты.
– Ну? – спросил он.
Петрюс вздрогнул, сделал над собой усилие и упал с небес на землю.
– Я к вашим услугам, крестный, – сказал он.
– И готов даже пойти в «Театр-Франсе»? – спросил тот с улыбкой.
– Готов идти, куда вы прикажете.
– Твоя преданность столь велика, что она заслуживает награды. Так вот, мы не пойдем в «Театр-Франсе»: трагические стихи после выпивки, и даже перед выпивкой, не вызывают повышенного интереса. Пойду-ка я уложу свои чемоданы, поблагодарю хозяйку и через час буду у тебя дома.
– Мне пойти с вами?
– Нет, я возвращаю тебе свободу. Ступай по своим делам, если у тебя есть какие-нибудь дела ночью. А они у тебя должны быть, парень! Ибо с такой выправкой и с таким лицом, как у тебя, ты должен сводить женщин с ума.