Сальватор

Дюма-отец Александр

– Что вы хотите этим сказать, мсье? – спросил он у него.

– Ладно! Видимо, я погладил крестника против шерстки, – сказал Пьер Берто. – Прошу меня простить, господин граф де Куртенэ: я полагал, что разговариваю с сыном моего старого друга Эрбеля.

– Да, конечно, да, да, – живо произнес Петрюс, – да, дорогой крестный, вы говорите с сыном вашего доброго друга Эрбеля. И он отвечает вам такими словами: «Мало занять тридцать три тысячи франков, пусть даже у крестного отца. Надо знать, как их потом ему вернуть».

– Как их мне вернуть, крестник? Нет ничего проще: ты напишешь для меня картину вот по этому эскизу.

И он указал Петрюсу на бой «Прекрасной Терезы» с «Калипсо».

– Картину размерами тридцать три фута на шестнадцать с половиной, – снова произнес он. – Меня же ты изобразишь на палубе рядом с твоим отцом в тот момент, когда я ему говорю: «Я буду крестным отцом твоего первенца, Эрбель, и мы будем в расчете».

– Но куда же вы поместите картину длиной в тридцать три фута?

– В мою гостиную.

– Да вы нигде не найдете дом с гостиной в тридцать три фута длиной!

– Тогда я построю такую гостиную.

– Так вы, значит, миллионер, крестный?

– Если бы я не был миллионером, мой мальчик, – презрительно произнес Пьер Берто, – я купил бы трехпроцентных облигаций и стал бы перебиваться на сорок – пятьдесят тысяч ренты в год.

– О-о-о! – произнес Петрюс.

– Друг мой, – сказал капитан, – позволь мне рассказать тебе вкратце мою историю.

– Рассказывайте.

– В тот момент, когда я расстался с твоим добрым отцом в Рошфоре, я подумал: «Слушай-ка, Пьер Берто, во Франции честному пирату больше нечего делать. А посему займемся-ка лучше торговлей». И, найдя употребление своим шлюпкам, я стал торговать черным деревом.

– То есть вы стали работорговцем, дорогой крестный.

– Это называется работорговлей? – наивно спросил капитан.

– Полагаю, что да, – ответил Петрюс.

– Эта мелкая торговля позволяла мне перебиться года три-четыре, и я с ее помощью завел связи в Южной Америке. А когда разразилось восстание, разорившее Испанию и испанцев, эту прогнившую и одряхлевшую нацию, я поступил на службу к Боливару. Я угадал в нем великого человека.

– Получается, дорогой крестный, – вмешался Петрюс, – что вы – один из освободителей Венесуэлы и Новой Гренады, один из основателей Колумбии?

– И я горжусь этим, крестник! Но поскольку была провозглашена отмена рабства, я решил разбогатеть другим путем. В окрестностях Кито я заприметил участок, усеянный золотыми самородками. Тщательно обследовав это место, я обнаружил шахту и попросил дать мне концессию на ее разработку. За мои заслуги перед республикой мне дали эту концессию. После шести лет эксплуатации я накопил кругленькую сумму в четыре миллиона и уступил указанную концессию за сто тысяч пиастров. Другими словами, за пятьсот тысяч франков в год. После оформления документов о передаче концессии я вернулся во Францию, где и хочу уютно поселиться со своими четырьмя миллионами и жить на пятьсот тысяч годовой ренты. Ты одобряешь мой проект, крестник?

– Полностью.

– Но у меня нет ни детей, ни родных… Есть, правда, троюродные братья, которых я и в глаза не видывал. Жениться я не стану. И как ты думаешь, что мне делать с богатством, которое по праву принадлежит тебе?..

– Капитан!

– Опять!.. А если ты, кому это богатство принадлежит по праву, откажешься от него, то кому я должен его отдать?

– Надеюсь, вы поймете мое отвращение, дорогой крестный.

– Нет. Признаюсь, что я его не понимаю. Я человек одинокий и слишком богатый. Я твой второй отец. Я предлагаю тебе такой пустяк, а ты от него отказываешься! Да знаешь ли ты, мальчишка, что в первую же нашу встречу ты наносишь мне смертельное оскорбление?

– Я вовсе не хотел вас обидеть.

– Хотел или не хотел, – с чувством произнес капитан, – но ты меня глубоко огорчил! Ты ранил меня в самое сердце!

– Простите, дорогой крестный, – встревоженно произнес Петрюс. – Но ваше предложение было для меня таким неожиданным, что я не смог совладать с собой, когда вы мне его сделали. Мне следовало бы принять его с глубочайшей благодарностью. В любом случае я приношу вам свои извинения.

– Ты, значит, принимаешь его?

– Этого я не сказал.

– Но если ты от денег отказываешься, знаешь ли ты, что я сейчас сделаю?

– Нет.

– Ну, тогда я тебе скажу.

Петрюс ждал.

Капитан достал из кармана толстенный бумажник и открыл его.

Бумажник был набит банкнотами.

– Я беру из этого бумажника, в котором двести тысяч франков, тридцать три тысячи, скатаю их в трубочку, открою окно и выброшу их на улицу.

– Зачем же? – спросил Петрюс.

– Чтобы доказать тебе, что для меня деньги – простые бумажки.

И капитан принялся скатывать трубочкой дюжину банкнот, словно это и вправду была простая писчая бумага.

Сделав это, он встал и решительно направился к окну.

Петрюс остановил его.

– Успокойтесь, – сказал он, – не надо делать глупостей. Давайте поговорим спокойно.

– Тридцать три тысячи франков или смерть! – сказал капитан.

– Никаких тридцати трех тысяч, поскольку мне не нужны эти тридцать три тысячи.

– Тридцать три тысячи франков или…

– Э, черт возьми! Да выслушайте же меня, иначе и я начну ругаться как матрос. И докажу вам, что я – сын пирата, тысяча бойниц!

– Ребенок сказал «папа»! – воскликнул Пьер Берто. – Боже всемилостивейший! Послушаем же его предложение!

– Да, послушайте. Я сейчас испытываю некоторые финансовые затруднения, поскольку, как вы сказали, дорогой крестный, я сильно потратился.

– Молодость должна перебеситься.

– Но я не испытывал бы этих затруднений, даже произведя безумные траты, если бы в то же самое время, когда я тратил деньги, я не лодырничал.

– Но нельзя же все время трудиться.

– А теперь я решил снова начать работать.