Сальватор
Шрифт:
– А любовь?
Петрюс покраснел.
– Любовь и работа могут сочетаться. И я поэтому решил вкалывать, как говорят в народе.
– Ладно, давай вкалывать. Но, пока мы заработаем с помощью кисти, англичан, а другими словами, кредиторов, надо поливать, как говорят садовники.
– Вот именно.
– В таком случае, – сказал капитан, протягивая Петрюсу бумажник, – вот лейка, мой мальчик. Заставлять тебя не хочу, бери столько, сколько сочтешь нужным.
– Слава богу! – сказал Петрюс. – Вы становитесь рассудительным, и я думаю, что мы с вами сможем договориться.
Петрюс взял десять тысяч франков и вернул бумажник Пьеру Берто, искоса наблюдавшему за ним.
– Десять тысяч франков, – произнес капитан. – Любой продавец кроличьих шкурок мог бы предложить тебе эту сумму под шесть процентов… Кстати, почему ты ничего не говоришь про проценты?
– Дорогой крестный, да потому, что я боюсь вас этим оскорбить.
– Ну что ты! Я сам хочу их с тебя стребовать.
– Говорите ваши условия.
– Я приехал в Париж с намерением купить здесь дом и обставить его как можно лучше.
– Хорошо.
– Но пока я найду подходящий домишко, пройдет дней восемь.
– Не меньше.
– А пока этот дом должным образом обставят, пройдет еще неделя.
– А то и две.
– Будем считать две недели, спорить не стану. Итого это будет три недели.
– Двадцать два дня.
– О, не придирайся к словам, иначе я заберу назад мое предложение.
– Какое предложение?
– Которое я собираюсь тебе сделать.
– Но почему же вы его заберете назад?
– Потому что вижу, что такой задира, как ты, и такой упрямец, как я, не смогут жить вместе.
– Так вы, значит, собираетесь жить у меня? – спросил Петрюс.
– Честное слово! – сказал капитан. – Только вчера я остановился в отеле «Гавр» и уже сыт им по горло. И вот что я хотел сказать тебе: Петрюс, дорогой крестник, мой милый мальчик, нет ли у тебя какой-нибудь комнатки, кабинетика, мансарды, местечка, где бы я мог подвесить свой гамак? Не сможешь ли ты приютить на три недели несчастного капитана Берто «Влезь на ванты»?
– Еще бы!.. – воскликнул Петрюс, обрадовавшись тому, что и он может что-то сделать для человека, который с такой простотой предоставил в его распоряжение все свое огромное состояние.
– Да, – снова произнес капитан, – но пойми, если тебе это по каким-то причинам неприятно, если тебя это стеснит… Проклятье! Ты должен мне прямо об этом сказать.
– Да как вы можете такое предположить?
– Ах! Понимаешь ли, когда имеешь дело со мной, надо всегда говорить прямо: да или нет. Откровенно и чистосердечно.
– Ладно, скажу чистосердечно и откровенно, дорогой крестный: ничто в мире не могло бы доставить мне большего удовольствия, чем предложение, которое вы мне сделали. Только…
– Что – только?
– Проклятье! В те дни, когда у меня будут натурщицы, когда будут сеансы…
– Понимаю, понимаю… Свобода! Libertas!
– Ну вот, теперь и вы заговорили со мною по-арабски.
– Я заговорил по-арабски! Это произошло само собой, так же, как господин Журден занимался прозой.
– Отлично! Теперь вы цитируете и Мольера. Честно скажу, дорогой крестный, у вас такое образование, что вы просто пугаете меня. Боюсь, что вы в Колумбии сильно изменились. Но давайте, пожалуйста, вернемся к вашему желанию.
– Ах, да, к моему желанию. К моему огромному желанию. Я не привык жить в одиночестве: рядом со мной всегда была дюжина живых и здоровых молодцов, и я опасаюсь, что в отеле «Гавр» я просто завою от скуки. Я люблю общество, особенно общество молодых людей. К тебе, вероятно, приходят в гости артисты и ученые. Обожаю ученых и артистов: первых за то, что я их не понимаю, а вторых за то, что понимаю очень хорошо. Видишь ли, крестник, моряк, если он не совсем дурень, знает всего понемногу. Он изучил астрономию с помощью Большой Медведицы и Полярной звезды, музыку по свисту ветра в вантах, живопись по закатам солнца. Так вот мы и будем разговаривать об астрономии, музыке и живописи. И ты увидишь, что в этих столь несхожих вопросах я ничуть не глупее тех, кто занимается ими профессионально! О, будь спокоен, тебе не придется за меня сильно краснеть. Разве что иногда у меня вырвутся кое-какие морские термины. А в остальном давай договоримся о том, что, когда меня занесет слишком высоко, ты подашь мне условный сигнал и я замолчу.
– Да что же это вы такое говорите?
– Правду. Ну, скажи в последний раз, эти условия тебе подходят?
– Я с радостью их принимаю.
– Браво! Тогда я – самый счастливый из людей на земле. Но, проклятье! Когда тебе нужно будет побыть одному, когда к тебе придут красивые натурщицы и великосветские дамы, я отвалю в сторону.
– Договорились.
– Отлично!
Капитан достал свои часы.
– Ах-ах! Уже половина седьмого! – сказал он.
– Да, – подтвердил Петрюс.
– А где ты обычно ужинаешь, мой мальчик?
– Где придется.
– И ты прав. Умирать нигде не гоже. Скажи-ка, в Пале-Рояле кормят по-прежнему хорошо?
– Как и в любом ресторане… вы же знаете.
– «Вефур», «Вери», «Братья-провансальцы» – эти рестораны еще существуют?
– И процветают.
– Тогда пошли туда поужинаем.
– Вы, значит, угощаете меня ужином?
– Сегодня ужином угощаю я. Завтра ты угостишь меня ужином, и мы будем квиты, обидчивый господин.
– Позвольте, я сменю редингот и возьму перчатки.
– Смени, мальчик, смени.
Петрюс направился в свою комнату.
– Кстати…
Петрюс обернулся.
– Дай мне адрес твоего портного. Я хочу одеться по сегодняшней моде.
Затем, увидев через приоткрытую дверь шляпу Петрюса, капитан спросил:
– Ах-ах! Теперь уже, что же, не носят больше шляп а-ля Боливар?
– Нет. Теперь в моде шляпы а-ля Мурильо.
– Но я все же оставлю мою шляпу в память о великом человеке, которому я обязан своим состоянием.
– Это будет правильно, великодушно и мудро, дорогой крестный.