Сальватор
Шрифт:
Любитель живописи отступил на шаг.
– Это больше, чем господин де Лаперуз, – сказал он.
– Господин де Лаперуз сделал это всего два раза, – так же просто ответил моряк.
– Возможно, я имею честь разговаривать с известным мореплавателем? – спросил любитель живописи.
– Пф! – скромно ответил незнакомец.
– Могу ли я узнать ваше имя?
– Меня зовут Лазар-Пьер Берто по прозвищу Монтобан («Влезь на ванты»).
– Не родственник ли вы известного Берто де Монтована, племянника Карла Великого?
– Вы хотите сказать: Рено де Монтована?
– А! Действительно… Рено… Берто…
– Да, их все время путают. Я полагаю, что не имею чести доводиться ему родней, если только это не идет по женской линии. К тому же потомкам Рено де Монтобана не довелось носить, как нам, имя, связанное с морским делом.
Любитель живописи, не поняв, какое отношение фамилия Монтобан могла иметь к морскому делу, стал ломать голову над этой загадкой.
После глубоких раздумий он отказался от поисков разгадки, решив, что он чего-то недослышал и что важнее было уважать самого моряка, а не какую-то букву.
И тогда, достав из кармана визитную карточку, он протянул ее капитану со словами:
– Капитан, я бываю дома по понедельникам, средам и пятницам с трех до пяти часов вечера. В пять часов я ужинаю и, если вы окажете мне честь разделить иногда со мной мою скромную трапезу, милости прошу. Моя жена обожает рассказы о морских схватках: вы очень осчастливите ее, да и меня тоже, если расскажете нам что-нибудь о ваших приключениях.
– С удовольствием, мсье, – капитан, кладя визитную карточку в карман. – Я считаю, что бои только и созданы для того, чтобы о них рассказывать.
– Совершенно справедливо, мсье, совершенно справедливо, – оказал любитель живописи, кланяясь и отходя в сторону.
После того как капитан завоевал этого любителя живописи, он продолжил с восклицаниями осматривать другие картины и завоевал симпатии еще двух-трех любителей, которых он удивил, как и первого, правильностью и точностью суждений и своим восторгом перед простотой в живописи.
Спустя пару часов он уже был предметом всеобщего восхищения.
За ним ходили толпой от картины к картине по всей мастерской, его слушали с таким вниманием и сосредоточенностью, с которыми слушают, впитывая каждое слово, известного профессора прилежные ученики.
Это представление – а по-другому и не скажешь – длилось до пяти часов вечера. Именно в это время, как мы уже говорили, посетители расходились по домам.
В тот момент, когда слуга Петрюса открыл дверь для того, чтобы объявить, что настало время очистить помещение, капитан был занят тем, что перевернул одну из картин, которая была прислонена к стене и своим видом говорила, что продаже она вместе с другими картинами не подлежит.
На полотне был эскиз боя «Прекрасной Терезы» с «Калипсо», который сделал Петрюс после одного из захватывающих рассказов отца.
Едва увидев эту картину, капитан Пьер Берто так громко закричал от восторга, что остановил своим криком на пороге мастерской тех из посетителей, кто еще не успел ее покинуть.
– Клянусь морским богом, – вскричал он. – Да возможно ли такое?
Несмотря на настойчивость слуги, оставшиеся посетители окружили капитана.
– Что вы имеете в виду, мсье? – спросили одновременно два десятка голосов.
– О, господа! – воскликнул капитан, вытирая глаза. – Простите мне мое волнение. Но при виде изображенного с такой точностью и правдивостью одного из первых морских боев, в котором мне довелось принять участие и, могу добавить покрыть себя славой, у меня, помимо воли, выступили слезы на глазах!
– Плачьте, плачьте, капитан! – сказали присутствующие.
– Только один человек, – добавил капитан, – мог с такой удивительной точностью написать бой между «Калипсо» и «Прекрасной Терезой». Но этот человек никогда в жизни не держал в руках кисти.
– Но, – спросили слушатели, чье любопытство было доведено этим драматическим эпизодом до крайности, – кто же этот человек?
– Капитан, который командовал «Прекрасной Терезой».
– А разве, мсье, – раздалось несколько голосов, – «Прекрасной Терезой» командовали не вы?
– Нет, не я, – снова заговорил «Влезь на ванты» с величественным жестом. – Нет, кораблем командовал мой самый верный друг капитан Эрбель. Но что же с ним стало после того, как мы расстались в Рошфоре после тщетной попытки спасти императора… я хотел сказать, Бонапарта?
– О! Говорите «императора», мсье, говорите «императора», – произнесли некоторые самые отчаянные из присутствующих.
– Ну, да, императора! – воскликнул капитан. – Ибо напрасно стараются оспорить у него этот титул, который он так славно и отважно носил. Простите старому его слуге этот, возможно, бездумный восторг.
– Да-да, – ответило несколько голосов. – Но давайте вернемся к капитану Эрбелю…
– Одному только богу известно, где он сейчас, несчастный старик, – продолжал капитан, поднимая взор и воздевая руки к небу.
– Мсье, – сказал тут слуга, которому эта трогательная сцена мешала выпроводить посетителей, – я не знаю, где сейчас капитан Эрбель, но мне зато известно, что всего лишь неделю тому назад он был здесь.
– Капитан Эрбель? – вскричал любитель живописи громовым голосом.
– Он самый, – ответил слуга.
– И вы говорите, что не знаете, где он теперь может находиться?
– Это просто к слову пришлось, мсье: он должен быть сейчас в Сен-Мало.
– Я немедленно еду к нему! – воскликнул капитан, устремляясь к двери и увлекая за собой всех любителей живописи.
Но потом вдруг он остановился, вызвав столкновение всех, кто его сопровождал.
– А вы не ошиблись? – спросил он у слуги. – Вы видели капитана?