Сальватор
Шрифт:
Регина рассказала, что Кармелиту прослушал в их особняке г-н Состен де Ларошфуко; она имела огромный успех и получила дебют в Опере.
Потом Петрус спросил, что нового у г-жи де Маранд.
Та по-прежнему была самой счастливой женщиной на земле.
Правда, г-н де Маранд пускался на всякого рода безумства ради новой любовницы, но в то же время с огромным почтением обходился с супругой, предоставляя ей полную свободу действий, и в данных обстоятельствах г-жа де Маранд могла ему быть только глубоко признательна.
Денежные и политические дела банкира шли прекрасно: он собирался в Лондон, чтобы договориться для Испании о займе в шестьдесят миллионов, и было очевидно, что при первом же повороте короля к либерализму г-н Маранд будет назначен министром.
Потом Регина спросила, что нового у Фраголы.
Сама она редко видела девушку; как ягода, чье имя носила Фрагола, прячется в траве, так и девушка прятала от всех свое счастье. Чтобы с ней повидаться, Регине приходилось ездить к ней домой. Зато возвращалась она неизменно со спокойной душой и улыбкой на лице, словно ундина, увидевшая свое отражение в озере, или ангел, увидевший свое отражение на небе.
Петрус через Сальватора знал об этих встречах.
Ничего удивительного не было и в том, что теперь Регина справлялась о Фраголе у Петруса.
Читатели понимают, как скоро за этими занятиями летело время.
Еще бы: писать восхитительное лицо девочки, любоваться прекрасным женским лицом, обмениваться с девочкой улыбками, а с молодой женщиной — взглядами, словами, чуть ли не поцелуями!
Бой часов привлек внимание Регины.
— Четыре! — вскричала она.
Молодые люди переглянулись.
Им казалось, что они пробыли рядом едва ли больше четверти часа.
Пора было расставаться.
Но через день был снова назначен сеанс, а уже на следующий вечер, то есть с понедельника на вторник, Регина надеялась увидеться с Петрусом в оранжерее на бульваре Инвалидов.
Регина вышла вместе с Пчелкой.
Свесившись с перил, Петрус провожал их взглядом до тех пор, пока они не исчезли за входной дверью.
Потом он подбежал к окну, чтобы еще раз увидеть их, перед тем как они сядут в карету.
Он не сводил с кареты глаз, пока она не скрылась за поворотом.
Потом Петрус запер дверь и затворил окно мастерской, словно боялся, как бы не улетучился аромат, оставленный обворожительными посетительницами.
Он погладил предметы, которых успела коснуться Регина, и, наткнувшись на ее батистовый платок с брюссельскими кружевами, который она то ли случайно, то ли нарочно оставила в мастерской, схватил его обеими руками и спрятал в него лицо, вдыхая аромат ее духов.
Он с головой ушел в сладкие грезы, как вдруг в мастерскую, шумно радуясь, ворвался капитан.
На улице Новых Афин он нашел, наконец, подходящий дом.
На следующий день или, может быть, через день капитан должен был подписать купчую у нотариуса, а на будущей неделе обещал устроить новоселье.
Петрус искренне поздравил капитана.
— Ах, крестник! Похоже, ты рад моему переезду? — заметил моряк.
— Я? Напротив! — возразил Петрус. — В доказательство предлагаю вам оставить за собой квартиру в моем доме в качестве загородной резиденции.
— По правде сказать, не откажусь! — воскликнул капитан. — Но при одном условии: я сам буду платить за эту квартиру и о цене тоже договорюсь сам.
Предложение было принято.
Трое друзей собирались вместе поужинать.
Жан Робер и Людовик пришли в пять часов.
Людовик был печален: о Рождественской Розе не было никаких новостей. Сальватор появлялся дома редко, на несколько минут, чтобы успокоить Фраголу; она ждала его лишь завтра к вечеру или даже послезавтра.
Чтобы развлечь Людовика, в котором капитан, казалось, принимал живейшее участие, решено было поужинать у Легриеля в Сен-Клу.
Людовик и Петрус поедут туда в двухместной карете, а Жан Робер и капитан — верхом.
В шесть часов они отправились в путь. Без четверти семь четверо посетителей заняли отдельный кабинет в заведении Легриеля.
В ресторане собралось много народу. В кабинете, соседнем с тем, где устроились наши герои, было особенно шумно: оттуда доносились громкая речь и веселый смех.
Сначала четверо приятелей не обращали на это внимания.
Они были голодны, и звон посуды почти заглушал голоса и смех.
Но вскоре Людовик стал внимательно прислушиваться.
Ведь он и в самом деле был самым невеселым среди своих товарищей.
Он улыбнулся через силу.
— Я узнаю голос, вернее, оба голоса! — сказал он.
— Уж не принадлежит ли один из них пленительной Рождественской Розе? — поинтересовался капитан.
— К сожалению, нет, — вздохнул Людовик. — Этот голос веселее, но не такой чистый.
— Кто же это? — спросил Петрус.
Взрыв хохота, подобный бурно сыгранной гамме, ворвался в кабинет наших героев.
Правда, стенки между кабинетами представляли собой не что иное, как затянутые холстом и оклеенные обоями ширмы, которые убирают в дни больших празднеств.
— Во всяком случае, смех искренний, в этом я уверен, — вставил Жан Робер.
— Ты вполне можешь за это поручиться, дорогой друг, потому что женщины, сидящие в соседнем кабинете, — это принцесса Ванврская и графиня дю Баттуар.
— Шант-Лила? — в один голос подхватили Жан Робер и Петрус.
— Шант-Лила собственной персоной. Да вы послушайте!
— Господа! — смутился Жан Робер. — Разве прилично подслушивать, что происходит в соседней комнате?
— Черт побери! — вскричал Петрус. — Раз там говорят достаточно громко, чтобы мы услышали, значит, у тех, кто говорит, секретов нет.