Сальватор

Дюма Александр

Барельеф представляет «Аркадских пастухов».

Под барельефом — надпись:

НИКОЛА ПУССЕНУ

во славу искусств

и Франции

Ф. Р. де Ш.

Господин за столом составляет депешу. Почерк у него крупный и разборчивый.

Человеку около шестидесяти лет. У него высокий выпуклый лоб, в волосах чуть серебрится седина; из-под черных бровей глаза мечут молнии; нос тонкий и длинный; рот небольшой, с узкими губами; подбородок изящно очерчен; щеки, опаленные солнцем во время долгих путешествий, чуть тронуты оспой; выражение лица гордое и вместе с тем ласковое. По всем признакам этот человек умен, находчив, решителен; будучи поэтом или солдатом, он принадлежит к старинной французской породе — породе воинов.

Как поэт он известен своими книгами «Рене», «Атала», «Мученики»; как государственный деятель он опубликовал памфлет, озаглавленный «Бонапарт и Бурбоны», и выступил с критикой известного ордонанса от 5 сентября в брошюре «О монархии согласно Хартии»; будучи министром, он в 1823 году объявил войну Испании; как дипломат он представлял Францию сначала в Берлине, потом в Лондоне. Итак, перед вами виконт Франсуа Рене де Шатобриан, посол в Риме.

Род его столь же древен, как сама Франция.

До XIII века герб его предков был украшен павлиньими перьями натуральных цветов. Однако после битвы при Мансуре, когда Жоффруа, четвертый носитель этого имени, знаменосец Людовика Святого, предпочел скорее завернуться в знамя Франции, чем отдать его сарацинам, и получил неисчислимые раны, разорвавшие его плоть вместе со знаменем, Людовик Святой даровал ему право украсить герб множеством золотых цветков лилии на красном фоне и девизом: «Моя кровь — на знаменах Франции». Этот человек — вельможа и поэт милостью Божьей. Провидение поставило его на пути у монархии как пророка, о котором говорит историк Иосиф и который семь дней ходил вокруг стен Иерусалима с криком: «Иерусалим, горе тебе!» — а на седьмой день крикнул: «Горе мне!» — и свалившийся со стены камень рассек его надвое.

Монархия его ненавидит как любого, кто справедлив и говорит правду; поэтому-то она его удалила под предлогом благодарности за его верность. Сыграли на его художественной натуре: ему предложили посольство в Риме; он не мог устоять перед притягательными руинами — и вот он посол.

Чем он занимается в Риме?

Следит за жизнью угасающего Льва XII.

Ведет переписку с г-жой Рекамье, Беатриче этого второго Данте, Леонорой этого второго поэта; готовит надгробие Пуссену: барельеф он заказал Депре, а бюст — Лемуану; в свободное время занимается раскопками в Торре-Вергата, и, разумеется, не на государственные деньги, а на свои собственные; остатки древностей, которые вы видели в его кабинете, — плоды его раскопок.

Сейчас он счастлив, словно мальчишка: накануне он выиграл в эту «лотерею мертвых», как ее называют, кусок греческого мрамора, достаточно большой, чтобы высечь из него бюст Пуссена. Как раз в эту минуту дверь в кабинет отворяется; виконт поднимает голову и спрашивает секретаря:

— Что там такое, Гаэтано?

— Ваше превосходительство! — отвечает секретарь. — Вас спрашивает французский монах: он пришел пешком из Парижа и хочет с вами поговорить, как он утверждает, о деле чрезвычайной важности.

— Монах? — удивленно переспросил посол. — А какого ордена?

— Доминиканского.

— Просите!

Он сейчас же встал из-за стола.

Как все великодушные люди, как все большие поэты, виконт с благоговением относился к святыням Церкви и ее людям.

Теперь можно было заметить, что он невысокого роста, что голова у него немного велика для его хрупкого тела и словно вросла в плечи, как у всех потомков рыцарей, подолгу не снимавших шлемы.

Когда монах появился в дверях, виконт встретил его стоя.

Оба с одного взгляда поняли, с кем они имеют дело или, говоря точнее, признали один в другом родственную душу.

Есть такая порода сердец и умов: те, кто к ней принадлежит, узнают друг друга, где бы они ни встретились; раньше они не виделись, это верно, однако не так ли и на небесах соединяются души людей, никогда не встречавшихся в жизни?

Старший из них протянул руки.

Молодой поклонился.

Затем старший почтительно произнес:

— Входите, отец мой.

Брат Доминик вошел в кабинет.

Посол взглядом приказал секретарю закрыть дверь и позаботиться о том, чтобы никто им не мешал.

Монах вынул из-за пазухи письмо и передал его г-ну де Шатобриану; тому довольно было одного взгляда: он сейчас же узнал собственный почерк.

— Мое письмо! — произнес он.

— Я не знаю никого, кто лучше мог бы меня представить вашему превосходительству, — сказал монах.

— Письмо к моему другу Вальженезу!.. Как оно попало к вам в руки, отец мой?

— Я получил его от сына господина де Вальженеза, ваше превосходительство.

— От сына? — вскричал посол. — От Конрада?

Монах кивнул.

— Несчастный юноша! — с грустью вздохнул старик. — Я знал его красивым, молодым, полным надежды: его смерть была так страшна, нелепа!

— Вы, как и все, думаете, что он умер, ваше превосходительство. Однако вам, другу его отца, я могу открыться: он не умер, он здравствует и почтительнейше вам кланяется.

Посол бросил на монаха непонимающий взгляд.

Он начинал сомневаться, в своем ли уме гость.

Монах словно угадал, что творится на душе у его собеседника.

Он грустно улыбнулся.

— Я не сумасшедший, — сказал он. — Ничего не бойтесь и ни в чем не сомневайтесь: вы, человек, посвященный во все тайны, должны знать, что действительность богаче фантазии.

— Конрад жив?

— Да.

— Чем он занимается?

— Это не моя тайна, а его, ваше превосходительство.

— Чем бы он ни занимался, это наверняка нечто значительное! Я хорошо его знал, у него великодушное сердце… Теперь расскажите, как и почему он вам передал это письмо. Чем могу вам служить? Располагайте мною.