Сальватор
Шрифт:
Кроме того, он показал себя ревностным исполнителем церковных правил, запретив театр и другие увеселительные зрелища во время юбилейного года.
Рим превратился в безлюдную пустыню.
Римляне-горожане имели один доход: сдачу жилья внаем.
Римляне-горцы жили одним занятием: поддерживали связи с бандитами.
В результате папа Лев разорил тех и других и все проклинали его как могли.
После его смерти двух жителей Остии едва не задушили за единственное прегрешение: они вздумали уважительно высказаться об усопшем.
В молодости, когда он еще не имел отношения к святой Церкви и звали его просто il marchesino («маленький маркиз»), один астролог ему предсказал, что он станет папой.
Вот после этого предсказания родные и заставили его посвятить себя Церкви.
На чем было основано предсказание?
На довольно странном событии, которое могло открыть будущее лишь человеку, поистине обладающему редкостным даром предвидения.
Учащиеся коллежа в Сполето втайне от преподавателей организовали однажды шуточную процессию, неся на носилках статую Мадонны.
Юный маркиз делла Дженга — его предки получили титул маркиза и земли из рук Льва X — был самым миловидным мальчиком: его и избрали на роль Мадонны.
Неожиданно появился преподаватель. Ученики, которые держали носилки, пускаются в бегство, носилки соскальзывают с их плеч наземь, но Пресвятая Дева Мария при этом из них не выпадает.
И тогда колдун предсказывает, что мальчик, изображавший Мадонну и упавший с плеч товарищей, станет в будущем папой.
Спустя пятьдесят лет, когда колдуна уже давно не было в живых, его пророчество исполнилось.
Внешняя привлекательность, благодаря которой мальчика избрали на роль Пресвятой Девы, по слухам, не раз была причиной того, что пастырь был готов погубить душу.
Поговаривали о двух великих страстях, очистивших его от грехов (если только не наоборот!): во-первых — к благородной римлянке, во вторых — к великосветской даме из Баварии.
…Когда папе доложили о визите посла Франции, он был занят охотой на мелких птиц в саду Ватикана.
Охота была единственной слабостью — святой отец сам в этом признавался, — с которой ему так и не удалось справиться. Zelanti [40] считали такое развлечение настоящим преступлением.
40
Ревнители веры (ит.).
Лев XII очень любил г-на де Шатобриана.
Услышав о его приходе, он поспешил вручить лакею свое одноствольное ружье и приказал незамедлительно принять прославленного посетителя, а сам поспешил в кабинет.
Посла и его подопечного повели темным коридором в личные апартаменты его святейшества.
Когда они появились на пороге кабинета, папа уже сидел за столом и ждал.
Он поднялся и пошел поэту навстречу.
Поэт не стал нарушать церемониала и, словно позабыв о своем высоком звании, опустился на одно колено.
Но Лев XII, не давая ему остаться в этом смиренном положении, поспешил его поднять, взял за руку и проводил к креслу.
С Домиником папа обошелся иначе.
Он не мешал ему встать на колени и поцеловать край его одеяния.
Когда папа обернулся, он увидел, что г-н де Шатобриан опять стоит, и жестом пригласил его сесть.
Однако тот сказал:
— Ваше святейшество, я должен не только встать, но и удалиться. Я привел к вам молодого человека, который явился похлопотать за своего отца. Он оставил позади четыреста льё, столько же ему предстоит пройти на обратном пути. Он пришел с надеждой, и в зависимости от того, скажете ли вы ему «да» или «нет», он уйдет с радостью или в слезах.
Обернувшись к молодому монаху, продолжавшему стоять на коленях, он прибавил:
— Мужайтесь, отец мой! Оставляю вас с тем, кто выше всех королей земных настолько же, насколько сами они выше нищего, попросившего у нас милостыню у входа в Ватикан.
— Вы возвращаетесь в посольство? — спросил монах, ужаснувшись тому, что остается с папой наедине. — Неужели я вас больше не увижу?
— Напротив! — с улыбкой возразил покровитель брата Доминика. — Я питаю к вам живейший интерес и не хочу оставить вас. С разрешения его святейшества я подожду вас в Станцах. Пусть вас не беспокоит, если мне придется ждать: я забуду о времени перед творениями художника, который сумел это время победить.
Папа протянул ему руку и, несмотря на его возражения, посол припал к ней губами.
Посол вышел, оставив двух людей, из которых один занимал верхнюю, другой нижнюю ступень иерархической лестницы святой Церкви, — папу и монаха.
Моисей был не так бледен и робок, когда оказался на Синае, ослепленный лучами божественной славы, как брат Доминик, когда остался один на один с Львом XII.
Во время пути сердце его все больше переполняли тоска и сомнения, по мере того как становилась все ближе встреча с человеком, от которого зависела жизнь его отца.
Папе оказалось достаточно одного взгляда на прекрасного монаха, чтобы понять: молодой человек вот-вот лишится чувств.
Он протянул ему руку и сказал:
— Будьте мужественны, сын мой. Какой бы проступок, какой бы грех, какое бы преступление вы ни совершили, Божье милосердие превыше любой людской несправедливости.
— Как всякий человек, я, разумеется, грешник, о святейший отец, — отвечал доминиканец, — но если я и не без греха, то я уверен, что уж проступка, а тем более преступления я не совершал.
— Да, мне показалось, что ваш прославленный покровитель упомянул о том, что вы пришли просить за отца.
— Да, ваше святейшество, я в самом деле пришел за этим.
— Где ваш отец?
— Во Франции, в Париже.
— Что он делает?
— Осужден правосудием или, вернее, людской злобой и ожидает смерти.
— Сын мой! Не будем обвинять судивших нас, Господь осудит их без нашего обвинения.
— А тем временем мой невинный отец умрет.
— Король французский — религиозный и добрый монарх. Почему вы не обратились к нему, сын мой?