Сальватор
Шрифт:
— Ну что? — спросил поэт.
— Теперь я знаю, что мне остается делать, — отозвался монах.
— Неужели он отказал? — запинаясь, пробормотал г-н де Шатобриан.
— Да и он не мог поступить иначе. Это я, безумец, поверил на мгновение, что для меня, бедного монаха, и моего отца, слуги Наполеона, будет нарушен основной закон Церкви, догмат, высказанный устами самого Иисуса Христа.
— Значит, ваш отец умрет? — спросил поэт, заглядывая монаху в глаза.
Тот промолчал.
— Послушайте, — продолжал г-н де Шатобриан. — Можете ли вы заверить меня, что ваш отец невиновен?
— Я уже заверял вас в этом. Если бы мой отец был преступником, я бы уже солгал.
— Верно, вы правы, простите меня. Вот что я хотел сказать.
Молчание монаха свидетельствовало о том, что он внимательно слушает.
— Я лично знаком с Карлом Десятым. Сердцу его присущи доброта и благородство. Я чуть было не сказал «великодушие», но тоже не хочу лгать. Впрочем, перед Богом, возможно, доброта выше великодушия.
— Вы намерены предложить мне обратиться к королю с просьбой о помиловании моего отца? — перебил его брат Доминик.
— Да.
— Благодарю вас. То же мне предлагал его святейшество папа, но я отказался.
— Чем же вы объяснили свой отказ?
— Мой отец приговорен к смерти. Король может помиловать только преступника. Я знаю своего отца. Если он окажется помилован, он при первой же возможности пустит себе пулю в лоб.
— Что же будет? — спросил виконт.
— Это знает лишь Господь, которому открыты будущее и мое сердце. Если мой план не понравится Богу, Всевышний, способный уничтожить меня одним мановением, так и сделает, и я обращусь в прах. Если, напротив, Бог одобрит мой замысел, он облегчит мой путь.
— Позвольте мне, отец мой, также сделать все возможное, чтобы ваш путь был менее суров и утомителен, — предложил посол.
— Оплатив мой проезд на каком-нибудь судне или в наемной карете?
— Вы принадлежите к нищенствующему ордену, отец мой, и вас не должна оскорблять милостыня соотечественника.
— При других обстоятельствах, — отвечал монах, — я принял бы милостыню от имени Франции или от вашего имени и облобызал бы руку дающего. Однако я привык к усталости, и в том состоянии духа, в каком я оказался, усталость — спасение для меня.
— Несомненно. Но на корабле или в дилижансе вы доедете скорее.
— А куда мне торопиться? И зачем мне возвращаться раньше? Будет вполне довольно, если я прибуду накануне казни моего отца. Король Карл Десятый дал слово, что казнь будет отложена на три месяца, я доверяю его слову. Даже если я вернусь на восемьдесят девятый день, я не опоздаю.
— Раз вы не торопитесь, позвольте предложить вам погостить в посольском особняке.
— Пусть ваше превосходительство извинит, что я отвечаю отказом на все его любезные предложения. Но мне пора.
— Когда вы отправляетесь?
— Сегодня же.
— В котором часу?
— Немедленно.
— Не помолившись в соборе Святого Петра?
— Я уже вознес свою молитву. Кроме того, обычно я молюсь на ходу.
— Позвольте мне хотя бы проводить вас.
— После того, что вы для меня сделали, я буду по-настоящему счастлив как можно дольше с вами не расставаться.
— Вы позволите мне переодеться?
— Лично вашему превосходительству я ни в чем не мог бы отказать.
— В таком случае сядем в карету и заедем в посольство.
Монах кивнул в ответ.
Коляска ждала их у ворот Ватикана. Монах и посол поднялись в экипаж.
Во все время пути они не обменялись ни словом. Карета подъехала к посольскому особняку.
Господин де Шатобриан поднялся с монахом в свой кабинет, успев сказать несколько слов секретарю.
Из кабинета он прошел в спальню.
Едва дверь за ним закрылась, как в кабинет внесли стол, накрытый на два куверта.
Господин де Шатобриан вернулся через десять минут; за это время он успел сменить мундир на обычное платье.
Он пригласил брата Доминика за стол.
— Уходя из Парижа, — сказал монах, — я дал обет есть только стоя и питаться лишь хлебом и водой до самого возвращения в Париж.
— В таком случае, отец мой, — промолвил поэт, — я разделю ваш обет. Я тоже буду есть только хлеб и пить только воду. Правда, она из фонтана Треви!
Оба стоя съели по куску хлеба, запивая его водой.
— Идемте, — предложил поэт.
— Идемте, — повторил монах.
Карета стояла у ворот.
— В Торре-Вергата, — приказал посол.
Он обернулся к монаху и пояснил:
— Это моя обычная прогулка: я даже и в этом не иду ради вас ни на какую жертву.
Экипаж выехал по Корсо на площадь Народа или, может быть, Тополиную площадь (дело в том, что «народ» и «тополь» звучат по-итальянски одинаково), а затем покатил по дороге, ведущей во Францию.
Коляска проезжала мимо развалин, называемых могилой Нерона.
В Риме все так или иначе связано с Нероном.
Вольтер сказал о Генрихе IV:
Единственный король, народом не забытый. [42]42
Перевод Г. Адлера.
Нерон — единственный император, о котором вспоминают римляне: «Что это за колосс?» — «Статуя Нерона». — «А эта башня?» — «Башня Нерона». — «Чье это надгробие?» — «Могила Нерона». И все это говорится без проклятий, без ненависти. Нынешние римляне почти не читают Тацита.
Чем объяснить огромную популярность того, кто убил своего брата Британика, жену Октавию и мать Агриппину?
Не тем ли, что Нерон подходил к этим убийствам как артист?
И народ помнит не об императоре, а о виртуозе, не о Цезаре в золотой короне, а о гистрионе в венце из роз.