Самая высокая лестница (сборник)
Шрифт:
Женька вырывался и ревел:
— Не буду больше играть… Ну его, хоккей…
— Ты же обещал. Дал слово… Хочешь, я куплю тебе мороженого?
— Не надо мне твоего мороженого!
— Да не реви ты! Не реви, а то стукну…
Ни уговоры, ни угрозы — ничего не действовало. Женька уходил с поля, бросая на лёд вратарские перчатки, шлем, щитки. Санька молча шёл за ним и подбирал брошенное снаряжение.
На другой день Санька, как обычно, поднялся очень рано и вышел во двор. Женьки не было. Санька, прихрамывая, бегал по пустому двору, свистел под Женькиными окнами. Женька так и не пришёл.
Не пришёл он ни на второй день, ни на третий…
А Санька каждое утро выходил во двор. На четвёртый день Женька пришёл. На лбу у него был здоровый синяк.
— Пошли! — как ни в чём не бывало скомандовал Санька и зашагал к хоккейному полю.
И снова в ранний час, когда дворовые хоккеисты ещё досматривали сны, на катке звучали щелчки, слышался Санькин голос:
— Следи за моей рукой… Смелее выходи на шайбу… Крепче держи клюшку…
Надвигался ответственный матч. На этот раз противником хоккеистов дома с аркой была команда, которая на другом конце города славилась как непобедимая. Ребята готовились к бою. Они верили, что Санька Красавин встанет в ворота.
Как-то сам собой разнёсся слух, что впервые после болезни на лёд выйдет Санька Красавин. Эта весть облетела все близлежащие улицы. Ледяное поле окружило плотное кольцо зрителей. Горели лампочки. От дыхания поднималось тёплое облако. Команды вышли на лёд для разминки. А Санька Красавин не появлялся. Может быть, подвела нога? Или он раздумал играть? И вдруг по кольцу зрителей пронёсся рокот:
— Идёт! Санька идёт!
Санька не спеша шёл к хоккейному полю без шлема, без большой вратарской клюшки и без перчаток. И вообще на ногах у него были валенки. Зато следом, в полном вратарском облачении, семенил Женька. Зрители и команды наблюдали за этой картиной. Никто ничего не понимал. Санька подошёл к ребятам и, положив руку на плечо своему преемнику, сказал:
— Он встанет в ворота!
Санька произнёс эти слова так твёрдо, что никто не решился с ним спорить. Да и выбора у команды уже не было. Пора было начинать игру. Женька вразвалочку подъехал к воротам и клюшкой, как ладошкой, сгрёб снег с вратарской площадки. Он был маленьким и в снаряжении напоминал гриб. Зрители встретили его появление в воротах смешком.
Когда же в начале игры Женька пропустил в ворота первую шайбу, все стали ругать и его и Саньку, который вместо себя «подсунул такого». Но очень скоро противнику пришлось убедиться, что загнать шайбу в Женькины ворота не так-то просто. Он ловко выставлял руку, и шайба как бы сама ныряла в «ловушку», он на лету парировал удары клюшкой, и шайба отлетала, как мяч от лапты. Несколько раз, спасая ворота, Женька смело бросался в ноги нападающих, и болельщики устраивали ему овацию.
И вскоре игроки и болельщики забыли, что в воротах стоит не Санька Красавин, а его маленький друг. Слишком много в нём было Санькиного: зоркий глаз, ловкость, бесстрашие в самые критически минуты. И крепко стиснутому толпой болельщиков Саньке порой казалось, что в воротах стоит он сам, только совсем здоровый.
— Правильно!.. Хорошо!.. Давай-давай!.. — шептал Санька, и его суровое мальчишеское сердце наполнялось нежностью к этому маленькому человечку. Санька жил его победами, его удачами, а когда Женьке доставалось, вместе с ним испытывал боль.
Матч закончился победой команды с Большой Кирпичной. Ребята на радостях подняли вратаря на руки и понесли его через двор. А Санька остался на опустевшем ледяном поле… Нет, он не испытывал обиды.
В это время к Саньке подошёл какой-то малыш и спросил:
— Ты инвалид?
Санька очнулся от своей радости и почувствовал глухую боль в ноге, но с другого конца двора донёсся знакомый голос:
— Санька!
И сразу множество голосов повторило:
— Санька!.. Санька!..
И он увидел, как, вырвавшись из рук своих почитателей, к нему по глубокому снегу бежал Женька, а за ним вся непобедимая дворовая команда.
Ребята окружили Саньку, трясли ему руки, толкали, тискали его. И каждый испытывал чувство гордости за своего мужественного Саньку.
…Когда зимним вечером пойдёте по Большой Кирпичной, то обязательно услышите отдалённый гул, который то замирает, то вспыхивает с новой силой. Кажется, где-то за домами бушует маленькое незамерзающее море.
Продавец ёлок
Если вам будут рассказывать, что под Новый год на фронте бойцы приносили в землянку ёлочку и, за неимением шаров и хлопушек, украшали её стреляными гильзами, — не верьте. Новогодняя ёлка с весёлыми мирными огоньками была слишком далека от нас. Как бы на другой планете. Она могла сверкнуть на мгновенье в памяти и сразу погаснуть, как падающая звезда.
Иногда у порога землянки набрасывали еловые ветки, чтобы очищать налипший к валенкам снег. От этих веток веяло таким родным ёлочным духом, словно ветер донёс его прямо из дома.
Горьковатый запах хвои всегда притягивает меня, волнует. Я не могу пройти мимо ёлочного базара без того, чтобы не задержаться и не подышать хвойным ароматом. Так случилось и в этот вечер.
Я останавливаюсь на пустыре, где продаются ёлки. Снег густо усеян хвоей. Ёлок же почти нет: все хорошие раскупили, остались одни жидкие, худосочные, с прозрачными ветками. Ёлки-палки. Рядом прохаживается продавец — худой, длинный, костистый, вроде своих ёлок. Я подхожу к нему. Он пытается прикурить и, не глядя на меня, сердито говорит:
— Продажа кончена!
— Почём ёлочки-то? — спрашиваю я, хотя ёлка не нужна мне: я живу среди ёлок.
— Продажа кончена! — сердится продавец, но добавляет: — Ёлки продаются на метры.
Вижу, продавец устал, намёрзся, намаялся. Руки не слушаются. Ветер гасит спичку. Никак не совладать продавцу с этим ветром. Он и сердится. Я достаю из кармана зажигалку — щёлк! — и подношу ему огонёк. И пока он прикуривает, рассматриваю его лицо. Нескольких секунд оказывается достаточно, чтобы я признал в продавце ёлок моего фронтового друга. Володя Ткаченко!