Самая высокая лестница (сборник)

Яковлев Юрий Яковлевич

— Не-н-е-т! — вырвалось у меня.

Мне и в самом деле показалось, что я узнал об этом впервые, сейчас, с её слов. Она рассказывала так просто и обыденно, словно речь шла о нашем общем знакомом, который умер в прошлом году от заворота кишок. Но именно эта обыденность, окрашивающая каждое слово старухи, делала её рассказ неповторимо достоверным. Я жадно ловил каждое её слово, хотя всё, о чём рассказывала Мария Ниловна, мне было известно ещё со школьной скамьи.

Охваченный радостным чувством первооткрытия, я спросил:

— У вас не осталось книги деда… с дарственной надписью?

Мария Ниловна, кряхтя, поднялась, подошла к шкафу и вернулась с книгой, обёрнутой в газету.

— Вот… дарственная надпись, — сухо сказала она, протягивая книгу, при этом посмотрела на меня с вызовом: что ты ещё спросишь, батенька?

Я раскрыл книгу. На титульном листе крупными буквами было написано: «Дорогой Марии Ниловне, внучке великого русского баснописца Ивана Андреевича Крылова. От пионерской дружины седьмой железнодорожной школы».

Я изумлённо посмотрел на хозяйку.

— А по какой линии Иван Андреевич доводится вам дедом?

— Не знаю, — ответила хозяйка. — Я не спрашивала отца. Мне было-то тогда четыре года…

— Когда было четыре года?

Старуха не шелохнулась, словно не расслышала моего вопроса. Она сохраняла портретную неподвижность. Её крыловский взгляд устремился за пределы маленького домика с мальвовым палисадником в какие-то неведомые мне дали.

— Позволю себе вставить слово, — вдруг обратился ко мне мой спутник. — Когда Марии Ниловне вручали эту книгу, маленькая девочка, первоклашка, подошла к ней и сказала: «Здравствуй, дедушка Крылов!»

Старуха махнула в его сторону своей полной, тяжёлой рукой, и её глаза потеплели. А я воспользовался этим минутным потеплением и спросил:

— Как вы всё-таки узнали о своём замечательном родстве?

Внучка Крылова задумалась. Она думала, не обращая внимания на гостей. Она искала ответ на мой вопрос где-то в глубинах своей жизни. И это, видимо, стоило ей больших трудов.

— Мы с отцом ездили в Петербург к тётушке. Отец повёл меня в Летний сад. Вдоль аллеи стояли мраморные статуи. И я всё беспокоилась, что им, голым, холодно. Потом мы подошли к памятнику. В чугунном кресле сидел задумчивый старик. А у его ног — звери: осёл, козёл и косолапый мишка. Мне показалось, что старик спит, и я тихо, чтобы не разбудить его, спросила отца: «Кто это?» Отец ответил: «Это дедушка Крылов». Вот и вся история…

Я сразу представил аллеи Летнего сада, где прошло моё детство. Тёмные стволы старых вязов и клёнов с залатанными дуплами, подстриженный «под бобрик» газон. Пруд, Лебяжью канавку, где мы ловили колюшек. И памятник Крылову, который мы никогда не величали памятником, а называли просто «дедушкой Крыловым»: «Побежали к дедушке Крылову!» Мы играли вокруг него. А иногда забирались к нему на колени, и тогда сторожиха ругалась и прогоняла нас. Этот памятник и сегодняшние ленинградские детишки называют «дедушкой Крыловым». И все считают себя его внуками.

Детское заблуждение, которое сопутствовало Марии Ниловне долгие годы, окрашивало её жизнь тёплым романтическим цветом. И то, что природа создала её похожей на великого баснописца, усиливало, упрочивало её заблуждение. Она ни на что не претендовала, и вся её слава ограничивалась маленьким городком и пионерской дружиной седьмой железнодорожной школы.

Обо всём этом я думал, сидя на венском стуле в комнате, где так приятно пахло свежевымытыми полами, а за окнами покачивались стебли мальвы с лиловыми цветами-граммофончиками. И Иван Андреевич Крылов, сидящий за спиной своей самозванной внучки, был полностью на стороне её счастливого заблуждения, признавал её веткой своего дерева.

На обратном пути, оставляя следы в густой уличной пыли, я спросил своего очкастого чудака в потёртых штанах:

— Вы уверены, что она внучка Крылова?

Он посмотрел на меня поверх очков — в его взгляде засветилась ласковая ирония:

— Тут приезжал один учёный из Москвы. Всё допытывался: «А вы можете доказать своё родство с Иваном Андреевичем?» Тогда старушка обдала его непроницаемым крыловским взглядом и сказала: «Зачем доказывать? И так все знают…»

Вот и вся история.

Дети на деревьях

Вы слышали сказку о том, что дети растут на деревьях? Среди ветвей и листьев они набираются сил. Ветер качает деревья, а им только весело, детям. Им весело и смешно, и они ещё помогают ветру, добавляют качки. Придёт пора, и деревья осиротеют, дети перестанут быть детьми, спрыгнут на землю, упадут, как спелое яблоко. И уже нет возврата. Но человек до конца дней будет вспоминать свою веточку на дереве.

Да какая же это сказка?! Идёмте, идёмте, я покажу вам деревья, на которых растут дети. Покажу дерево, на котором вырос сам. И веточку свою найду… если только её не обломили.

Три кряжистых, старых тополя были моими первыми деревьями. С тех пор как я их увидел, мной овладела мечта залезть на макушку. Я был уверен, что с высоты я увижу нечто такое, что никогда не разглядишь на земле. Не думайте, что так просто забраться на дерево, тем более что внизу наши тополя были толщиной в два обхвата и ветки здесь не росли. В первый раз, когда я, подобно альпинисту, полез по наклонному стволу, нащупывая носком ботинка каждый бугорок, за который можно зацепиться, я оступился и съехал вниз. Порвал рубашку и здорово содрал коленки. Но на другой день я полез снова. Не из самолюбия, а ради самоутверждения.

Каждый мальчишка нашего двора рано или поздно оказывался на дереве. Нужно было только преодолеть первые метры, а там начинались ветки, целая лестница из веток, которая вела на головокружительную высоту. С деревьев было видно всё, что творится на улице. Отсюда мы смотрели на демонстрацию, на огни салюта, на новые марки самолётов — разве всё это по- настоящему увидишь с земли!

Деревья были не только нашими наблюдательными пунктами, но и местом наших игр. Не раз тополя превращались в корабельные мачты, листья — в зелёные паруса, а мы сами — в матросов.