Самолёт по имени Серёжка

Крапивин Владислав Петрович

– Как тебе не стыдно сочинять! Я звонила пятнадцать минут назад!

– Ну и что?! Я в туалете был! Не срываться же!

– Вот подожди, будет тебе "туалет"...

Сережка убежал домой ("надо еще тете Насте с хозяйством помочь"), и я помахал ему с балкона. А он мне.

А когда Сережка скрылся, вдруг сразу, как ледяная сосулька, проколол меня страх: "А что, если завтра он не придет?"

Ну, завтра, может быть, и придет, а через несколько дней я ему надоем. С какой стати он должен возиться с инвалидом? Вокруг столько здоровых

мальчишек! С ними можно без забот гонять мяч, носиться на велосипедах. Гулять, где душа пожелает, не таская тяжелое кресло. В том числе и по Безлюдным Пространствам...

Почему я за эти два дня привык, что он нянчится со мной? Привык, словно к себе самому, к своему второму я! Будто он для того и родился, чтобы всю жизнь быть со мной рядом!

Он и во сне приходит, не забывает меня. А я что? Чем хорошим я могу ответить Сережке? Я же... свинский эгоист! Сегодня даже прикрикнул, когда он вез меня по шпалам: "Не тряси так!"

Нет, он не бросит меня сразу, но где-нибудь через неделю скажет, глядя в сторону: "Понимаешь, я завтра не смогу прийти. И послезавтра. Дома куча дел..."

Я чуть не заревел. Головой лег на перила балкона. И сидел так, пока не пришла мама.

Она не стала сильно ворчать на меня за дневные приключения. Была рассеяна - видимо, из-за своих каких-то забот. Мне стало поспокойнее, но все же я улегся опять совсем рано: чтобы поскорее дождаться утра и Сережки. Увижу его и спрошу прямо: "Ты со мной подружился накрепко или это так, случайность?"

Но разве про такое говорят?

А может, он опять приснится? Тогда уж точно спрошу.

Однако Сережка в эту ночь не приснился. Видел я громадные ржавые механизмы, которые лязгали шестернями, телефон, по которому никак не могу дозвониться домой; соседского кота, который хитрым голосом доказывал, что он не Пушок, а Лопушок. Враль несчастный!

Потом приснилась Сойка. Мы с ней гуляли по заросшим одуванчиками пустырям, по лопухам и кочкам, среди которых прятались мохнатые чуки. Мы собирали бутылки. Сойка была в коротком новом платьице - очень красном, с белыми бабочками. Но к платью была пришита заплата из серой холстины. Потому что Золушка. Сойка все время отворачивалась и тонким голосом пела одну и ту же фразу: "Где-то грохнула цепь на брашпиле..."

Хорошо в этом сне было то, что кресло мое ездило само собой. Подчинялось мысленным приказам. Ловко пробиралось через заросли. А потом у нас разбилась бутылка и осколок рассек мне ступню, и было совсем по правде больно. Сойка теплыми пальцами прижимала к порезу подорожник, и алые капли падали ей на белые сандалетки. И она чуть не плакала, а я смеялся несмотря на боль...

Так и со смехом и проснулся. А нога радостно болела еще несколько секунд.

Сережка пришел ровно в десять, как договорились.

Он был неузнаваемый. В белой рубашке, в синих брюках с наглаженными стрелками. Кепку-бейсболку он оставил дома, а волосы были расчесаны на косой пробор - очень старательно.

Совсем другой Сережка. Я, конечно, обрадовался,

но...

Зато маме он понравился. Тем более, что сразу же заявил:

– Ирина Григорьевна, вы меня извините, пожалуйста. Это я виноват, что вчера задержались.

Мама сказала, что это пустяки и что она очень довольна, что у Ромы появился такой замечательный товарищ, и так далее... Напоила нас чаем и отпустила гулять до обеда.

– Мама, до трех часов! Мы ведь поздно позавтракали!

– Ну, хорошо, хорошо...
– Ее по-прежнему занимали какие-то свои заботы. Уж не сделал ли Евгений Львович ей очередное решительное предложение?

Мама помогла нам спуститься, хотя Сережка убеждал, что управится сам.

На улице он спросил:

– Куда двинемся?

– К Сойке, конечно! Я же книжку взял для нее...

– А чего ты надутый?

– А чего ты такой наглаженный! На Безлюдные Пространства в этом наряде не сунешься.

– Да, если брюки извожу, тетя Настя со свету сживет...

– Вот видишь!

– Но не мог же я перед твоей мамой появится оборванцем!

– Не оборванцем, а нормальным человеком...

– Ничего! Сегодня погуляем среди цивилизации. А потом... у нас еще знаешь сколько всего впереди!

И я сразу растаял.

Сойка ждала нас не на прежнем месте, а напротив, через улицу. Там был скверик с двумя скамейками. На одной и сидела Сойка. С книжкой. Встала навстречу нам, заулыбалась. Потупилась.

Она была нынче не в мальчишечьей пыльной одежде, а почти такая, как в моем сне. Только рисунок на красном платьице был не из бабочек, а из белых листьев. И заплаты, конечно, не оказалось. И сандалетки - потрепанные, коричневые, на босу ногу.

Сережка сказал в упор, без смущения:

– Какая ты сегодня красивая.
– Вроде бы и шутя, но и по правде.

Она шевельнула ресницами-гусеницами. Решилась почти на такой же ответ:

– А ты... тоже...

Я вздохнул с дурашливой ревностью (ох, совсем ли с дурашливой?):

– Лишь мне похвастаться нечем.

А Сойка... знаете, что она тогда выдала? Тихонько, но безбоязненно:

– А тебе и не надо хвастаться. Ты всегда красивый.

У меня уши - будто вмиг сварились.

– Вот не дам больше книжек, будешь знать, как глупости говорить!

Сережка поглядел на меня хитро. И вдруг:

– Сойка, пошли с нами гулять! Ты ведь сегодня... выходная?

Она сделалась как-то прямее. Взрослее даже.

– Я теперь всегда выходная. Бабушке отдала все деньги и сказала, что больше не буду... это. Никогда. Иначе пускай она покупает мне на эти деньги билет. До Дорожкина!

– Не хватит на билет-то, заметил Сережка.

– Я знаю... но она не догадалась. Сделалась будто слабая совсем. И говорит: "Дитя мое, ты права. Я не должна..." Ой, как это?.. А! "Я не должна взваливать свою трагическую жизнь на детские плечи..." - И в глазах у Сойки то ли смех заблестел, то ли слезинки.