Самолеты, или История Кота
Шрифт:
— Ну это да, не поспоришь, — Кот садится на кровати, по-турецки поджав ноги. — Вообще, они для меня — как… Как философский камень. И нужен он, и где б его взять.
— В смысле?
— Ну, я ведь как рассуждаю? То есть, если я умерла, то зачем вернулась? Вот и думаю: для того, чтобы вас уму-разуму поучить, чтобы вы смогли жить нормальной человеческой жизнью, а не так вот, как сейчас…
— А чем плоха наша жизнь? — перебиваю я Кота. Она запинается и, кажется, теряет нить, — наверное, от удивления. Но за этим
— Как это — «чем плоха»?! То есть, ты считаешь, что жить на балконе, как Лохматый — это нормально? Или как Матрица? Знаешь, что он там делает, ну, в Сети? Он меня ищет! Уже семь лет ищет меня! Сайт сделал, Бог знает что ещё! А родители? Это же вообще клиника! Ненормально же!
— Конечно клиника, — легко соглашаюсь я. — И ненормально. Но знаешь что, Кот? Не так уж и плохо. Серьёзно. Да — нормальной нашу жизнь назвать трудно. Но, с другой стороны: а зачем жить нормальной жизнью, если можно жить так, как хочется? Вот ты — жила так, как тебе хотелось, — правда же? Не сказать, чтобы нормально, — для «большинства», которое, по большому счёту, существует только в газетных статьях и статистике. Но жила, и жизнь твоя тебе нравилась, — ведь правда?
Кот молчит. Да, тут я её уела. Неужели ничего не возразит?
А она… Опять улыбается!
— Ну да. Ты права, Соня. Ты у нас вообще умница. Я же говорю — совсем стала взрослая… Да, всё верно. Я жила, как хотела. Был у меня, понимаешь, свой смысл жизни, — вот как у Матрицы сейчас. Насчёт Лохматого не уверена, кстати. По-моему, он просто погряз в комплексах. И вот это уже, согласись, не очень хорошо. А ты? Твоя жизнь — она тебе по душе? Родители — это всё равно клиника, но тут, наверное, уже ничего не поделаешь… А знаешь, что самое паршивое? Самое паршивое — понимать, что это я виновата. Если бы не я. Если бы я не жила так, как жила, то… Я бы не уехала тогда, семь лет назад, не пропала бы, не умерла. Больше того — если бы я не уехала раньше, десять лет назад. Помнишь, может?
— Помню. Но даже если и так: что проку винить себя в том, что уже случилось, Кот? Ты ведь никогда ни о чём не жалела.
— Да, не жалела. А теперь вот, после смерти — пусть и вероятностной, — жалею. Думала, не буду жалеть, но Лохматый, похоже, прав. Если бы не жалела, меня бы здесь не было. Просто… Всё могло бы быть иначе, понимаешь? Если бы не я…
— А мне кажется, что это не твоя вина. Вообще, винить кого-то глупо, я считаю. Что сделано, то сделано. Вот если бы родители не стали строить самолёт…
— О, систер, это ты глубоко копнула сейчас, — усмехнулась Кот. — И напрасно, я думаю. Они ведь из-за этого и познакомились, — из-за мечты, я имею в виду. Более того, все мы появились на свет, по сути, из-за этой же мечты. И обвинять их за то, что они мечтали, да ещё так мечтали, — неправильно. Мало кто умеет мечтать так, как они. Люди ведь мало о чём мечтают, тем более в их возрасте. То есть, о каких-то ценностях, о благосостоянии там, ещё о чём-то… Не знаю. Я лично всегда мечтала обойти весь мир, — ну, или хотя бы всю страну для начала. И ведь у меня получилось! Может, не полностью, но всё же. А они всё строят свой самолёт, строят…
— Не «самолёт», Котя. «Самолёты». Два. Они же ссорятся всё время. Они рассорились, когда ты пропала. Просто… Как-то не так всё у них пошло. Ну, мечта — мечтой, а дети — это всё-таки не просто так… Вот. С тех пор они строят два самолёта. И постоянно подтрунивают друг над другом, пикируются. Такая глупость, если вдуматься. Ведь папа — первоклассный двигателист, а мама всегда была лучшей в аэродинамике. Вместе — идеальная команда! А порознь — какой-то трагифарс, честное слово.
— Эх. Вот видишь, Сонь: выходит, и тут я получаюсь виноватой, — Кот невесело улыбнулась.
— А ты вернись, Кот. Просто вернись — и всё наладится, я уверена. И всё будет как прежде, и даже лучше. Ты только вернись…
Я осеклась. Осеклась, — потому что по её щеке пробежала едва заметная слезинка. А ведь она вообще никогда не плакала. И я, и братья, мы её за это уважали. А что было там — внутри у Человека-Праздника, Человека-Улыбки, Чеширского Кота? — об этом мы как-то не думали… Вот и сейчас.
— Прости, Котя, — но она улыбнулась:
— Ничего, Сонькин, всё пучком. Я же умный Кот. Я всё-всё понимаю. Честно. И вернуться тоже очень хочу… Ну, насколько этого может хотеть привидение.
Она встала и сладко потянулась — как самый настоящий Кот.
— Пора мне. Я немного устаю от этих наших «контактов». Уж не знаю, отчего и почему, но факт — вещь упрямая. А уж как после разговора с Матрицей устала! Хорошо хоть, когда пропадаешь… Это лучше любого сна. Потому что, гляди: сейчас ты есть, а потом — раз! — и нет тебя. Совсем.
Ой, и правда нет, замечаю я. Пропала.
Снова пуста моя белоснежная палата, и не торчит из пола инородным телом кургузая табуретка.
«Значит, и мне пора».
Я вздыхаю и послушно закрываю глаза. Сон сворачивается в трубочку и отчего-то булькает. А, это не сон — это суп. Я же вот она — на кухне. И недостроенное крыло самолёта за моей спиной, и табуретка подо мной, и суп на плите медленно, но верно выкипает, и картошка, похоже, совсем разварилась.
Придётся делать пюре.
Отдыхай, Кот. Отдыхай, — а потом возвращайся, ладно?
Внезапно на кухне появляется Лохматый. Мельком глянув на меня, он как-то странно вздыхает, потом берёт полотенце и, ухватившись за кастрюльные «ушки», сливает воду с картошки. Над раковиной поднимается пар. Лохматый сосредоточенно толчёт картошку. Я сижу на табурете и смотрю в окно.
За окном идёт дождь.