Самолеты, или История Кота

Хомутинников Юлиан

Не хотелось бы давать тебе ложную надежду, но, возможно, Кот всё ещё жива. Она не производила впечатление человека, который может пропасть без вести, даже в таких диких местах.

Разве что она и правда нашла своё Беловодье…

Собственно, у меня всё. Надеюсь, с ней всё хорошо, и она скоро вернётся домой.

С уважением, Григорий Атаманов».

…Дальше

я плохо помню. В подобных случаях у меня включается нечто вроде автопилота, блокирующего ненужные функции вроде эмоций и лишних мыслей.

Но я:

— написал ответное письмо Атаманову, в котором горячо поблагодарил его;

— опубликовал его письмо на главной странице сайта, в «горячих новостях» и попросил подключиться к поискам всех, кто может и хочет;

— связался с командиром поисковой бригады и передал им информацию о возможном местонахождении Кота;

— отыскал на картах место, о котором писал Атаманов (и правда глухомань);

— запустил сбор информации о Беловодье и возможности его локализации на Алтае.

И, кажется, что-то ещё, уже не помню. Проект ведь более чем самодостаточный, главное — информация. Кроме того, зона поиска всё-таки изрядно сузилась. Три месяца — это, безусловно, срок, но он — ничто по сравнению с двумя годами.

Возможно, она жива! Нет — она точно жива! Я чувствую: она близко!

Спокойно, Кот, без паники. Я почти нашёл тебя. Почти нашёл.

Впрочем, крохотный червь сомнения всё-таки подтачивал мою уверенность. Ведь она, придя к нам как призрак, говорила как раз об Алтайских горах. Значит ли это, что я мог опоздать буквально на три месяца?..

Нет-нет-нет, я даже думать об этом не желаю. Только не теперь, когда я подобрался к тебе так близко. Одно дело два года, но три месяца! Это же не срок — правда, Кот? Ты же не могла прожить неизвестно где и как целых семь лет, чтобы умереть в последние три месяца?!

Господи! Я никогда особенно в тебя не верил. Но если ты и правда есть, — прошу, пусть она будет жива! Пусть она наконец найдётся! Пусть эта проклятая жизнь без проблеска надежды наконец-то закончится!!

Пожалуйста.

Я готов заплатить любую цену за то, чтобы она вернулась живой и невредимой. Любую — даже если это будет моя собственная жизнь.

Прошу.

Ведь она — это всё, что у нас есть. Мы можем изображать счастливую семью за чаепитиями сколько угодно, мы можем запираться в своих мирах и тихо сходить с ума сколько угодно, мы можем построить сколько угодно самолётов, чтобы только унять эту ни с чем не сравнимую боль, заполнить эту зияющую пустоту в наших душах, но!

Если

она не вернётся, тогда всё зря.

Всё. Вообще.

Я никогда не плакал. Никогда в жизни, даже в детстве. Даже когда брат рассердился на меня за то, что я разобрал его приставку. Даже когда я угодил в больницу с аппендицитом. Никогда. Я никогда ничего не боялся. Я всегда жил жизнью спокойного, рассудительного, здравомыслящего человека. Нет, правда. И я никогда не знал, что это такое, — когда эмоции берут над тобой верх. Собственно говоря, все мы были такими, кто-то больше, кто-то меньше, но я — я был самым сдержанным из всех. Даже когда Кот пропала. Даже когда участковый закрыл дело, поставив нас перед фактом её официальной смерти, — недоказанным фактом.

Я не плакал, никогда. Никогда, — а сейчас слёзы беззвучно текут по моим щекам, и я никак не могу их остановить. Никак. Похоже, я полностью утратил контроль над своими эмоциями. Но это не имеет никакого значения, если Кот жива. Я готов отказаться от всего, включая даже свой образ жизни, если она вернётся домой. Я готов ходить в церковь каждый день, если это будет нужно, если это поможет, если она вернётся домой. Я готов поверить в любого Бога. В кого угодно. Я готов продать душу кому угодно, если взамен она, Кот, моя сестра снова вернётся домой!..

— Матрица, что там у тебя? Темно-то как…

Чёрт, Лохматый!

Я незаметно вытер слёзы. Недоставало только, чтобы он увидел меня таким! Чтобы он, не дай Бог, меня жалел! Брр, подумать страшно.

— Что случилось, брат? У меня всё в норме, и если ты помнишь, я не люблю, когда много света.

— А, ну да. Прости. Слушай… Тут такое дело. Даже не знаю…

«Ну что ещё-то??!!»

— Вот, глянь, — он протянул мне какую-то бумажку, но тут же опомнился, — А, да ты же не увидишь ничего! Короче, нам пришло письмо. Я только сейчас про него вспомнил. Забрал его из ящиков, когда… Ну, когда погулять решил, короче.

— Что за письмо? — спросил я как можно равнодушнее, хотя внутри меня всё трепетало: а ну как это связано с Котом?!

— Из Рубецкого.

— А?

— Из Рубецкого, говорю. От Гектора Шагаева, — помнишь его? Дедов сосед, мой ровесник. С матерью живёт, помнишь? Энтомолог?

— Ммм… Ну да, припоминаю. И что? Что в письме?

— Я не открывал, оно маме адресовано… — пробормотал Лохматый смущённо.

Да, это проблема.

— И что там может быть, как думаешь? — поинтересовался я. Очевидно, Кот здесь ни при чём.

— Да я думаю, может, с дедом что?.. Чего ради Гектор вдруг стал бы писать, тем более маме? Ты же его помнишь, он нелюдимый, не хуже нас с тобой.