Самоубийство. Подготовка
Шрифт:
Далекое начальство (которое время от времени приезжало, чтобы совместить полезное с приятным - проверку дяди Мишиной деятельности с его же гостеприимством) следовало всячески обхаживать и ублажать, чтобы дяди Мишино положение в качестве лагерного завхоза крепло и упрочалось. Чаще всего это выражалось в чебуреках. Наши места славятся чебуреками, и мои прабабушка Олимпиада и бабушка Маруся были одними из лучших в этом деле. Всякий раз, когда приезжало начальство, дядя Миша, завершив обязательную программу инспекции, вел делегацию проверяющих к себе домой на показательные выступления, где баба Липа накрывала им стол. Когда баба Липа умерла (в 1985 году - я хорошо это запомнил, потому что был май месяц, приближались каникулы и, в их предвкушении, я сидел в школе на уроках с хорошим настроением, и тут внезапно посреди урока дверь в класс приоткрылась, и я увидел маму - она вызвала учительницу, они о чем-то пошептались в коридоре, после чего позвали меня с вещами - мама забрала меня из школы и
Иногда в деле ублажения начальства к чебурекам прибавлялась рыбалка - дядя Миша просил деда взять с собой в море кого-то из проверяющих. Дед, хоть и терпеть не мог брать на рыбалку посторонних, отказать никому не мог (иногда он брал с собой по их просьбе даже соседа - дядьку Хавалица и самого дядю Мишу Ловеласа, которых дед всегда ставил мне в пример, как самых никудышних рыбаков).
У лагерного начальства, приезжавшего с проверками на рыбалку и чебуреки, было даже свое имя собственное - "Соколовский". Эту фамилию я слышал чаще всего, когда к нам заходил дядя Миша и просил как следует подготовиться. "Соколовский приедет", - говорил он проникновенно, - "Маруся, я тебя прошу!" "Соколовский приедет!" - как загипнотизированная, повторяла бабушка и обещала не подкачать. Можете поверить, фамилия "Соколовский" звучала для меня не менее (если не более) внушительно, чем "Брежнев".
Пару раз я видел этого легендарного Соколовского живьем - это был красивый, высокий и стройный мужчина с белыми (он был блондин или седой), зачесанными назад волосами, похожий на режиссера Довженко. Он всегда неспешно шел впереди делегации, вполголоса отдавая распоряжения, а люди из окружавшей его свиты (включая дядю Мишу Ловеласа) внимали, семеня рядом и заглядывая ему в рот. Баба Липа и бабушка Маруся никогда не подводили дядю Мишу, Соколовский всегда оставался доволен нашими чебуреками, нам благоволил - и положение дяди Миши на должности завхоза, а также бабушкино с дедом на должностях ассенизатора и сторожа, оставались незыблемыми. Так продолжалось больше десяти лет, а потом Соколовского во сне зарубила топором жена-шизофреничка, и дяде Мише Ловеласу пришлось приноравливаться к новому начальству.
С нашего хоздвора-"поляны" в "Волну" вела запиравшаяся на крючок калитка - для удобства: дед с бабушкой так ходили на работу или за помоями для свиней в лагерную столовую; часто мы с дедом, когда шли на рыбалку, срезали путь к морю - напрямик через пионерлагерь, дядя Вова с семьей в полной экипировке (покрывала, простыни, полотенца, колья для навеса, надувные круги, пластмассовые игрушки, ситро в бутылках, абрикосы в пакете, шляпы и панамы) тоже любили срезать через лагерь дорогу к морю; мы с друзьями тоже постоянно там торчали - это было чертовски удобное место для игр. Более всего нас, конечно, привлекали футбольное поле и кинотеатр.
Вообще-то посторонним вход в пионерлагерь был строго воспрещен - а все местные (сельская детвора) считались посторонними. Поэтому наше положение было двояким - с одной стороны мы постоянно торчали в лагере, с другой же - нас в любой момент могли изловить и оттуда выдворить, и для этого не нужны были сторожевые собаки - персонал лагеря (вожатые и прочие) был злее всех собак мира вместе взятых. Если бы старик Рейган, давший "совку" определение - "Империя Зла", провел хоть одну смену в "Волне", он бы, без сомнения, назвал этот лагерь столицей империи - самым сосредоточением людского зла. Если вы с товарищами прогуливались среди бела дня по лагерю и вдруг видели вдалеке какую-нибудь тетку, то лучшим решением было - побыстрее смыться, потому что любая тетка (будь то вожатая, работник физической культуры или посудомойка) из лагерного персонала почитала своей обязанностью следить за тем, чтобы на территорию не проникали посторонние. "Мальчик, ты с какого отряда?" - так звучал самый убийственный вопрос, на который у нас не было ответа. Произнесение номеров наугад ("С пятого?" - отвечал ты как-то неуверенно) не выручало - тетка уже знала, что ни из какого ты ни отряда, а из села, а вопрос задала только для того, чтобы тут же на тебя наорать и выгнать из лагеря вон.
Но футбольное поле, конечно, манило - покажите любому мальчику расчерченный белым травяной газон с воротами, завешенными сеткой, и считайте, мальчик пропал. Когда пионеры уезжали, и лагерь переходил в наше полное распоряжение, мы с утра до вечера гоняли мяч на этом поле. Первое же мое воспоминание, связанное с футбольным полем, было не очень приятным - там проходил какой-то официальный матч между лагерями, мне было года три, я сидел на лавке в первом ряду рядом с бабушкой (бабушка не всегда была годна лишь на то, чтобы засыпать при виде Cофии Ротару в телевизоре, а когда была помоложе, то не гнушалась официальными мероприятиями и даже, в отличие от деда, частенько ходила купаться и загорать на море; помню, она еще таскала меня с собой в лагерную женскую баню, чему я не слишком радовался - наблюдать голых теток не было для меня тогда в приоритете) и, конечно же (такое обязательно должно случиться с каждым
Вторым (или первым?) развлечением после футбола в "совке" было кино (Ленин утверждал, что ничего нет важнее кино, но, кажется, он не слишком следил за развитием футбола - думаю, пролетариат поспорил бы со своим вождем по данному вопросу).
Киносеансы в "Волне" шли через день - чередовались с дискотеками. В вечер киносенса открытый летний кинотеатр битком набивался пионерами, которые, как назло, усаживались плотно и упорядоченно - по отрядам, занимая все ряды так, что просочиться между ними незаметно было очень сложно - в любую минуту посреди киносенса к тебе могла подойти какая-нибудь противная тетка и спросить: "Мальчик, ты с какого отряда?" Но мы все же просачивались, забивались в темные углы, протискивались на редкие свободные места между пионерами, терялись в толпе, как могли, а спрятавшись - ждали. Ждали киномеханика. Киномеханики были в "совке" богами и демиургами. Мало кого ждали с таким нетерпением, как киномехаников - это была важнейшая из профессий, сравнимая по своей востребованности с художниками-плакатистами (которые рисовали афиши для кинотеатров и плакаты для первомайских демонстраций; однажды дед очень воодушевился, заметив во мне проблески художественного таланта (я нарисовал футболиста Блохина) - "А у Сергея неплохо получается", - заявил он, - "может стать художником. Хорошая профессия. Вот у нас художник в лагере, одного Ленина нарисовал - сто рублей").
И вот, наконец, появлялся демиург, царь и бог пионерлагеря "Волна" - киномеханик, горбатый карлик с вьющимися русыми кудрями, как у Садко или Иванушки-дурачка в русских сказках, и злобным лицом (а какое еще лицо могло быть у горбатого карлика?). Он приезжал на специальной машине (их называли "инвалидки"), хромая и перекатываясь с ноги на ногу, тащил в кинобудку весь свой скарб - круглые жестяные коробки с кинопленкой, и, спустя пять минут, начинал сеанс. Показывал горбун из месяца в месяц и из года в год одно и то же: фильмы "Москва-Кассиопея" и "Отроки во Вселенной" - это фильмы про советских школьников, которых зачем-то отправили в космос. Наверняка, были и другие фильмы, но я их не помню. Во всяком случае, "Москву-Кассиопею" и "Отроков во Вселенной" карлик точно показывал каждой смене пионеров в течение десяти лет. Можно быть уверенным, что ни один человек, прошедший через лагерь "Волна", не остался неохваченным этими произведениями искусства.
В конце каждой смены, в последний перед отъездом пионеров вечер, в лагере устраивали прощальный пионерский костер. "Королевская ночь" - как однажды пафосно назвал это мероприятие друг моего детства Сережа Кипиш. Он имел в виду древнюю пионерскую традицию - в последнюю ночь полагалось ставить жирную сексуальную точку в романтических отношениях, которые могли возникнуть между пионером и пионеркой в течение смены; если же сексуальная точка была поставлена задолго до последнего костра (например, в середине смены проходило, на мой вкус, куда более сексуальное пионерское мероприятие - "Праздник Нептуна", во время которого пионеры раскрашивались чертями, пионерки же - русалками, и на некоторых из этих русалок, с золотыми волосами и нагими ногами, разрисованными голубыми волнами, нельзя было смотреть без содрогания всех чувств), такие отношения следовало углубить, развить и укрепить. Можно сказать, что этот обряд сильно эволюционировал с тех пор, как пионеры сидели вокруг костра с какой-нибудь коммунистической "звездой" (писателем Горьким, космонавтом Гагариным или африканским людоедом Бокассой), позируя для фотографов "Пионерской правды" и вдохновляя художников-соцреалистов. В описываемое мной время пионеры, дождавшись, когда посредине футбольного поля разгорится огромный костер, годящийся на то, чтобы спалить все чучела Перуна от Сяна до Дона, и хоть ненадолго застит глаза вожатым и другим лагерным надсмотрщикам, рассредотачивались парочками по беседкам, кустам, лавочкам и прочим укромным местам, чтобы поскорее лишиться девственности.
В одну из таких "королевских ночей" Сережа Кипиш присоединился к массовой сексуальной оргии, после чего отсидел больше десяти лет за групповое изнасилование (даже привыкшие к отсидкам своих родственников и соседей односельчане считали Сережу жертвой вопиющей несправедливости - никто не верил, что маленький рахитичный Сережа Кипиш, похожий на вечного десятилетнего мальчика и, по слухам, остановившийся в своем половом развитии в том же возрасте, мог принимать хоть какое-то активное участие в упомянутом мероприятии - так, рядом постоял; десять лет за просмотр чужой оргии - наказание выглядело невиданно чрезмерным).