Самвэл
Шрифт:
Самвел, который прорвал однажды то крыло персидской армии, где находились пленные, появился снова, на сей раз с большими силами. Он молнией рассек кольцо охраны и кинулся в самую гущу своих соотечественников.
— Настал миг избавления! — вскричал он, — Разрывайте же ваши оковы!
Словно воплощенное мщение, пленные, все как один, бросились на охрану. Одни сражались голыми руками, другие — своими цепями. Многие кинулись к персидским шатрам, в мгновение ока разнесли их и напали на персов, орудуя опорами шатров как дубинами. Весь стан был разгромлен. Пощадили только пурпурный шатер
Самвел вихрем носился из конца в конец и всюду проявлял чудеса героизма. Он прорезал клокочущую гущу пленных, как огненная молния ударяет в сухие камыши. Когда резня достигла ужасающей силы и кровь лилась уже не ручьями, а реками, Самвел вскричал:
— Довольно! Надевайте свои оковы на своих мучителей. Господь предал их в наши руки. Теперь уже мы у ведем их пленниками в нашу страну.
Меружан подоспел, когда весь стан кипел, охваченный смятением. Пленные взбунтовались все до единого и сражались с бешеным неистовством. Но ворваться в гущу пленных он не успел: дорогу преградил мокский князь Ваграм, который стоял со своими войсками в засаде в болотистых зарослях Аракса.
Мокцы возникли на пути Меружана так внезапно, что на его гневном лице мелькнула та горькая, зловещая усмешка, которая всегда появлялась в особо тревожные минуты. С коротким горьким смешком он воскликнул:
— Только вас мне нехватало, нечистая сила с Мокских гор!
— Колдуны же не боятся нечистой силы! — отозвался князь Ваграм.
У этой перепалки были свои корни: в народе говорили, что мокцы якшаются с нечистой силой, Меружан же слыл колдуном.
Но на сей раз это ему не помогло.
Солнце давно уже село, и ночная тьма опустилась на разгромленный, опустошенный персидский стан. Ночь была тиха и спокойна. Лишь иногда ее безмолвие нарушали победные клики: кое-где битва еще продолжалась.
Меружан не знал, что делать. Разум изменял ему. В ушах звучали горестные и зловещие крики, сердце готово было выскочить из груди в неистовом смятении; однако он все еще не терял надежды спасти свою утраченную славу.
Телохранители и верные соратники в ночной темноте и всеобщей сумятице боя отстали от Меружана и потеряли его. Сам князь тоже не замечал, что остался один.
Но он ощущал какое-то гнетущее оцепенение, какую-то убийственную, изнурительную слабость. Он чувствовал, что нездоров: голова кружилась, в глазах все чаще темнело. Меружан уже с трудом держался в седле и, словно во власти опьянения, лишь смутно понимал, что делается вокруг. Конь выбирал дорогу по своей воле: поводья давно выпали из рук седока.
В конце концов обессилевшее тело уже не могло держаться прямо, и князь уткнулся лицом в гриву. Умный конь сразу встал, как вкопанный. Гаснущее сознание еще успело подсказать Меружану, что ноги нельзя оставлять в стременах. Напрягая все силы, он сумел все-таки высвободить их и только потом рухнул в траву в полном беспамятстве. Верный конь остался возле него.
Некоторое время Меружан пролежал в забытьи, недвижимый, как труп. Конь встревоженно приблизил к нему голову и начал влажными ноздрями тыкаться в его лицо, пытаясь понять, что случилось с любимым хозяином. Меружан пришел в себя.
Все происшедшее вставало перед ним как в беспорядочном сне: темные полки врагов, зловещий блеск кровавой стали, дикие выкрики... грозное лицо матери...
— Прочь, прочь от меня! —вскричал он, приподнимая отяжелевшую голову. — Я не хочу видеть твое зловещее лицо...
Он приподнялся и с трудом сел. Голова пылала, сердце словно жгли раскаленным железом. «Воды... хоть каплю воды...» — простонал князь и принялся дрожащими руками шарить вокруг себя. Пальцы нащупали что-то влажное, Меружан обрадовался. «Вода!..» — вскричал он и попытался зачерпнуть пригоршню. Но густая влага лишь омочила пальцы. Он поднес их к запекшимся губам и начал жадно облизывать.
Он лизал собственную кровь, стекавшую на землю...
С тел пор, как Меружан повел конницу на полки матери, камнем сбило его коня и рана его открылась, — с той самой минуты из нее не переставая струилась кровь. Тряска от быстрой скачки и молниеносные броски из конца в конец обширного поля битвы разбередили рану, и она кровоточила все сильнее. В пылу сражения Меружан был так захвачен тем, что происходит вокруг, что за весь день так и не заметил, что происходит с ним самим, пока не потерял слишком много крови, не ослаб и не упал без чувств...
В то время как этот железный человек терзался предсмертной мукой, Самвел привел в исполнение свое заветное желание — он освободил пленных. Теперь молодой князь бросился к пурпурному шатру. Он спешил спасти гроб отца: в своей необузданной ярости горцы могли обрушиться на шатер и отомстить князю, пусть даже и покойному, растерзать и разметать по всему полю его тело. Сын ехал отдать последний долг и последние почести покойному отцу. Все его желания исполнились, он мог быть вполне доволен и счастлив, но Самвел был весь во власти печали: ему предстояло увидеть гроб, в котором лежал убитый его рукою отец.
Но вместо мертвого отца он столкнулся с полумертвым Меружаном.
Самвел ехал по полю со своим конным отрядом, когда из ночной темноты донеслось печальное конское ржание, казалось, молившее о помощи. Молодой Мамиконян повернул в ту сторону, и из ночного мрака выступили очертания белого коня. Это был всем известный белый конь Меружана.
— Скорей огня! — велел он.
Юный Юсик зажег факел.
Меружан был распростерт в луже крови10.
При виде врага Самвела охватило какое-то остолбенение, которое возникает равно и от сильной радости и от сильного гнева. Он спешился и некоторое время стоял над умирающим исполином в мучительной нерешительности. Как поступить? Прервать нить угасающей жизни или не прикасаться к раненому?
Конский топот на мгновение прояснил сознание Меружана:
— Есть тут кто-нибудь? — спросил он, силясь поднять голову; она снова бессильно упала на землю.
— Да, — ответил Самвел.
— Чем кончилась битва?