Самвэл
Шрифт:
— Армяне победили.
— Победили?! — воскликнул он, снова пытаясь поднять отяжелевшую голову.
— Да, победили, — подтвердил Самвел.
Трагическое известие отдалось в затуманенном мозгу Меружана с такой ужасающей силой, что потрясение привело его в чувство. Несколько мгновений прошло в горьком молчании отчаявшегося, изнемогшего в борении страстей сердца. Он обвел вокруг помутившимся взором, но ничего не увидел.
— Я — Меружан... — произнес он наконец угасающим голосом. — Все кончено... Я ищу только смерти, но она бежит от меня... пытаюсь покончить с собой, но нет сил... Если ты из числа моих славных воинов, если чтишь своего полководца, сослужи последнюю
Он умолк и снова впал в беспамятство.
Самвел подошел и оглядел при свете факелов бессильно распростертое в крови тело. Он заметил, что кровь течет из памятной ему раны, той самой, которую нанес Меружану на Княжьем острове юный Артавазд. Самвел туго перевязал рану и повернулся к своим воинам:
— Вино осталось у кого-нибудь?
— В моем бурдюке есть немного, — отозвался Юсик.
— Дай сюда.
Юсик подал небольшой бурдюк, перекинутый через плечо: во время битвы верный слуга утолял из него жажду своего господина. Самвел взял бурдюк и начал по капле вливать вино в рот умирающему. Потом обернулся к своим людям:
— Сойдите с коней, прикройте раненого щитами и охраняйте. Чтобы никто не смел подходить к нему, пока я не вернусь!
Приказ был без промедления исполнен.
Самвел вскочил в седло и с частью своих воинов помчался к пурпурному шатру отца.
Умудренный жизнью старик Арбак, неотлучно находившийся при Самвеле, покачал головой при виде подобного великодушия и пробормотал:
— Не понимаю такого милосердия! Как можно оставлять в живых раненого дракона?..
И строили капища во многих местах и принуждали людей принимать маздеизм и детей и родс-твенникое своих отдавали в обучение маздеизму. И тогда один из сыновей Вагана, по имени Самвел, убил... свою мать...
Фавстос Бюзанд
Прошла осень, прошла и суровая армянская зима.
Обширная равнина Тарона снова надела зеленый наряд, и первая ласточка возвестила своим прилетом радостное возвращение весны. Утихли метели, улеглось леденящее дыхание борея; сменивший его сладостный зефир мягко колыхал бархатный ковер долин и струил над землею токи жизни и обновления.
Было первое утро весны.
Замок Вогакан выглядел в тот день особенно привлекательно: крепостные стены и внутренние покои были убраны зелеными ветками с молодыми, клейкими листочками, слуги и служанки надели лучшие одежды, выкрасили волосы и руки хной. Они весело сновали по замку, занятые праздничными приготовлениями. Все дышало глубоким, радующим душу ликованием.
Едва показались первые лучи солнца, грянула музыка и уже лилась не умолкая. Замок Вогакан праздновал приход весны, который вместе с тем возвещал приход нового года по персидскому календарю.
Это был не любезный армянскому сердцу Навасард, армянский Новый год, который справляли ежегодно праздничные толпы в украшенных цветами храмах Аштишата. Это был чужой и чуждый армянам праздник, в его справляли в крепости Мамиконянов впервые.
Это был персидский праздник.
Сколько всего сменилось и переменилось в Вогакане с тех пор, как Самвел покинул замок! Слуг и служанок, оставшихся верными дедовским обрядам и обычаям, уже не было: некоторые ушли сами, других удалила мать Самвела. Новая челядь носила персидское платье, говорила по-персидски и состояла большею частью из персов. Армянские священники уже не имели доступа в замок, и религиозные обряды отправлял персидский жрец. Наставники и даже дядьки, воспитывавшие своих питомцев в духе христианства и христианских
В замке недоставало и многих из его владельцев. Семья Мушега Мамиконяна переселилась в крепость Ерахани в Тайке. Вдова Вардана Мамиконяна, княгиня Заруи, вместе с детьми тоже находилась в крепости Ерахани. Не было и прекрасной Ормиздухт, мачехи Самвела. Она покинула крепость Вогакан сразу же после отъезда Самвела и вернулась в Персию.
В замке оставалась только родная мать Самвела, княгиня Тачатуи. Она стала теперь полновластной госпожой и повелительницей Вогакана.
В то утро княгиня в одиночестве ходила взад и вперед по парадному залу замка и внимательно, вникая во все подробности, осматривала и проверяла, все ли в порядке. Одежда княгини сияла слепящим блеском золота и каменьев. Сияло и ее красивое лицо. Сестра Меружана обладала столь же счастливой наружностью, что и он, но ей недоставало благородной величавости его облика.
По случаю праздника зал был убран со всею возможной пышностью. Пол устилали самые дорогие ковры, стены были обтянуты парчой и тончайшим шелком, на окнах, в прелестных фаянсовых сосудах, стояли свежие цветы и вечнозеленые растения. Даже сосуды для вина, воды и прохладительных напитков, расставленные на столе, были увиты свежей зеленью. Всюду глаз радовали ростки, побеги, бутоны, всюду улыбались цветы — дары наступившей весны. Зал был опрыскан душистой розовой водой, и в воздухе носились волны дивного аромата.
Чтобы новый год оказался сладким и приятным, были в изобилии приготовлены изысканные сласти, благоухавшие привозными пряностями. Из даров таронской земли на столе стояли в больших, богато украшенных блюдах сушеные фрукты семи перемешанных между собою сортов.
Новый праздник был чужд армянам и не имел ни корней, ни традиций, но мать Самвела, царица праздника, проявила столько вкуса и изобретательности, что сумела придать ему и блеск и очарование, и многие решились принять в нем участие не столько в знак одобрения, сколько из простого любопытства. Впрочем, немало было и таких, кто готовился принять участие в торжествах с радостью и удовольствием: древние языческие обычаи и верования были еще далеко не до конца искоренены в христианской Армении. Наконец, некоторые вынуждены были участвовать в празднике против воли, ибо опасались неумолимой мстительности княгини Мамиконян: сестра Меружана обладала жестокостью своего брата, но ей недоставало его великодушия.
Княгиня все еще прохаживалась в одиночестве по роскошно убранному залу. Все уже было готово к приему гостей, которые явятся к властительнице Тарона с новогодними поздравлениями. Княгиня смотрела на окружавшее ее великолепие и приходила в восторг. Но он был так недолговечен, этот восторг, так мимолетен... и исчезал бесследно, стоило ей обратить взоры в свое сердце, к своим сокровенным мыслям и чувствам. Она давно не получала никаких известий от мужа, она ничего не знала о сыне. Не знала и как обстоят дела у Меружана, ее брата. Суровое дыхание зимы на целых пять месяцев прервало всякое сообщение с внешним миром, и ей еще ничего не было известно о бедственных, поистине горестных событиях, которые произошли за это время на севере страны. Но глухой внугренний голос говорил ей: случилось что-то недоброе.