Самвэл
Шрифт:
— Я тоже не буду щадить его, — безутешная мать перевела скорбный взгляд на разгневанных князей. — Я надеялась, что мой заблудший сын не пренебрежет слезами матери и свернет с пути зла и потому послала к нему послов. Я надеялась, что он хоть теперь раскается в своих грехах. Но, как видно, в душе его не осталось любви ни к своей матери, ни к своему народу, ни к своей родине; все умерло. А значит, и он умер для меня. Я буду скорбеть о нем, но не стану его щадить. Отныне он не сын мне. Теперь мои сыновья, мои дорогие дети — это те многочисленные пленные, которых мы видим сейчас в цепях в персидском стане. И подобно несчастной Рахили, которая некогда скорбела и не могла утешиться, потеряв своих детей, я тоже не обрету покоя, пока не увижу своих детей свободными. Эти пленные — мои дети, ваши дети, дети всей нашей
— Благословенна воля Господа всемогущего, да святится имя его! — воскликнули воодушевленные князья.
Пока здесь, в войске матери, царило всеобщее воодушевление, там, в персидском войске, ее сын — душа и первопричина раздора в стране Армянской, все еще лежал в своем голубом шатре на роскошном шелковом ложе. Когда ушли послы матери, Меружан долго метался в какой-то лихорадочной тревоге, вовсе незнакомой прежде ни его суровому сердцу, ни его неустрашимому духу. Все его замыслы могли рухнуть в несколько минут, и с ними вместе рухнуло бы и его счастье. После стольких блестящих побед, после поистине невероятных успехов вдруг оказаться побежденным, и кем — женщиной, да еще старой женщиной — эта мысль неотступно терзала его. Будь он здоров, князь никогда не пал бы духом, никогда не оказался бы в плену подобных мыслей. Но он был болен, и плоть его была немощна. Вверить свою судьбу и судьбу своих воинов военачальникам, на которых он не слишком надеялся, казалось ему чересчур опрометчиво. Будь рядом князь Мамиконян, Меружана не терзали бы подобные заботы. Но он лишился лучшего друга и храброго соратника, единственного, кому всецело доверял и на кого всецело мог положиться. Что же делать?
Айр-Мардпет, Карен и другие персидские военачальники все еще сидели у его постели и с нетерпением ждали приказа.
Он обратился к своим подчиненным со следующими словами:
— Только теперь я до конца понял Самвела — и его якобы дружеский приезд к нам, и безжалостное избиение персов на Княжьем острове. Он приезжал к нам разузнать все подробности о нашем стане, оценить наши силы, и прежде чем начать решающую и заранее подготовленную битву, уничтожить предводителей наших войск, обезглавить их и тем легче вырвать победу. Теперь у меня нет никаких сомнений, что он убил своего отца и сейчас находится у моей матери.
— Ты думаешь, Самвел заманил отца в западню по совету твоей матери? — спросил Айр-Мардпет.
— Не думаю. Моя мать слишком благородна, чтобы строить козни, подсылать к нам людей, да и Самвел никогда не опустился бы до такой низости. Однако же я убежден, что он побывал у нас если не но совету моей матери, то уж, конечно, с ее ведома. Самвел прибыл к нам, имея в виду две цели: прежде всего, попытаться убедить своего отца и меня, чтобы мы оставили наши начинания и присоединились бы к нахара-рам, которые не отреклись от христианства и остались верны своему царю и прежнему положению дел; если же убедить нас словами не удастся — пустить в ход меч. Так он и сделал. Он пришел к нам, жертвуя собою но имя общей цели, и можно только позавидовать силе его самопожертвования, которая присуща лишь натурам возвышенным и незаурядным. Будь у меня хоть несколько таких соратников, я был бы счастлив...
Он опять погрузился в глубокое раздумье. Но последние слова обидели Айр-Мардпета. Оскорбились и персидские военачальники.
— Лихорадочный жар туманит тебе голову, Меружан, — высокомерно сказал Айр-Мардпет своим зычным голосом. — Ты не взвешиваешь своих слов! Что же, мы все вместе значим для тебя меньше, чем какой-то зеленый, мечтательный юнец? Оставайся на своем мягком шелковом ложе, и пусть лекари займутся твоей раной, а мы пойдем и покончим с твоими врагами. Ужели же храбрые и прекрасно обученные воины царя царей дрогнут перед горсткой диких горцев?
—
— Пусть седлают моего коня и готовят оружие.
Айр-Мардпет пожалел, что так рассердил больного.
— Побереги себя, Меружан, — взмолился он, схватив князя за руки. — Ты болен, ты очень слаб. Так ты совсем обессилеешь, совсем подорвешь свое здоровье. Побудь в шатре и хоть бы на сегодня доверь войско нам. Ты вконец оскорбишь своих военачальников, если лишишь их возможности проявить себя.
Персидские военачальники тоже стали упрашивать, чтобы он не покидал шатра, и каждый укорял Меружана за то, что он такого невысокого мнения об их возможностях.
— Благодарю вас за ваши заботы и особенно за вашу преданность, — ответил больной, — но я чувствую себя совершенно здоровым. Мои воины так свыклись со мной, что если бы я даже умер, все равно велел бы нести свой гроб перед полками! Это воодушевит их и вселит в них отвагу.
Персидское войско, действительно, пребывало в сильном волнении и смятении: все уже знали, что окружены врагами. Первыми принесли зловещую весть погонщики мулов и других вьючных животных, которые отогнали их пастись подальше от расположения войск. Они заметили, что приближается враг, сразу же собрали свои табуны и со всей возможной поспешностью кинулись назад, к персидскому стану. Солнце тогда еще не взошло, и было совсем темно.
Весть о приближении армянских войск дошла и до пленных, но для них это была не зловещая, а благая весть: она воскресила надежду на спасение. Ликованию и радостным слезам несчастных не было предела. Закованные в цепи, словно дикие звери, они потрясали своими оковами и обращали молящие взоры к небесам, с нетерпением ожидая избавителей, которых они посылают.
В это время появился белый всадник — Меружан. Он, как и прежде, предстал во всем блеске своего величия, его грозное оружие и богатырские доспехи, как и прежде, обличали в нем исполина. Совсем незаметно было, что он болен. Появление полководца вдохнуло уверенность в его воинов и вызвало всеобщее воодушевление. Его любили. Никто из полководцев не награждал за храбрость щедрее, чем он. Князь Арцруни был лучшим другом своих воинов и грозным главою своих войск.
Войско уже было выстроено в полной готовности. Меружан обратился к воинам с краткой речью. Голос его звучал с прежней силой, слова лились, как пламенный призыв кипучего сердца.
— Воины! — сказал он. — До сегодняшнего дня вы всецело оправдали те упования и надежды, которые возлагал на вас наш государь и повелитель, солнцеподобный царь царей, когда с отеческим благословением отправил из Тизбона в Армению. Славным свидетельством вашей храбрости служат неприступные замки и крепости, которыми мы овладели в армянской стране; славным свидетельством вашей храбрости служат могучие города, которые мы сравняли с землей в армянской стране; славным свидетельством вашей храбрости служат бесчисленные пленники и неисчислимые богатства, которые мы везем с собою в Персию. Светлый Ормузд помог нам, и после блестящих побед мы уже собирались вернуться домой, покинув Армению, которая вскоре будет целиком принадлежать нам. Наша армия стояла у самых границ этой страны, и через несколько дней мы должны были двинуться в путь. Но нежданный враг заступил нам дорогу. Нас окружили толпы бешеных горцев. Все наши заслуги, вся наша слава и гордость развеются как дым, если мы не проучим дерзкого противника, не собьем с него спесь. Надеюсь, о доблестные воины, что сегодня, как и всегда, вы докажете, что могучи и непобедимы. Надеюсь, очень надеюсь, что вы проложите себе дорогу по трупам врагов и тем удостоитесь благословения светозарного Ормузда и благоволения царя царей, покорными слугами которого являемся все мы.
— Будь благословен, о пресветлый Ормузд! Слава нашему солнцеподобному государю! — грянуло в ответ.
Итак, в одном войске воодушевляла своих храбрецов мать, в другом — сын. Там готовились освободить пленных, тут готовились угнать их на чужбину. В битву должны были вступить мать и сын. Мать возглавляла самоотверженных сынов Армении, сын возглавлял ее кровавых, беспощадных врагов. Одни поднимали святой крест Иисуса Христа, другие — лучезарное солнце Зороастра. Религия боролась с религией, богатыри — с богатырями.