Самвэл
Шрифт:
— Странно, что не нашли даже коня, — заметил Карен.
— Что же тут удивительного? — возразил Айр-Мард-пет. — Просто среди всеобщего переполоха кто-нибудь из людей Самвела вскочил на него и ускакал.
— Все может быть, — согласился Карен. — Вот и со мной случилось то же самое. Ни разу за столько войн не доводилось терять коня, а на сей раз пришлось. И можете себе представить при каких обстоятельствах? На моем пути оказался дядька Самвела, этот коварный старик но имени Арбак. Совершенно неожиданно он кинулся на меня и первым же ударом копья уложил на месте моего коня. Я остался пешим. Другого выхода не было, пришлось выбить беднягу из седла и воспользоваться его конем. Но он сопротивлялся так яростно, что уступил его, только переселившись в лучший мир.
Перс начал подробно расписывать поединок, и трудно сказать,
Больной не слушал: его пылавшая лихорадочным жаром голова была занята исчезновением князя Мамиконяна. Оно вызвало в Меружане бурю сомнений и недоумений. Айр-Мардпет скрыл, что князь убит и его тело уже доставлено в стан, не желая усугублять страданий больного, но тем самым поверг его в раздумья еще более мучительные. Что если сын сумел переубедить отца, сбил его с толку и они бежали вместе? К чему это может привести, если окажется правдой? Неужели же князь Мамиконян, связанный с ним столь крепкой, нерушимой клятвой, может изменить Меружану? Предать родственника, друга, соратника?..
Князь был погружен в эти мысли, когда снова заговорил персидский военачальник Карен; он принялся рассуждать, что самую большую ошибку они совершили уже тогда, когда отправились на охоту, хотя жрецы и предостерегали, что не следует трогаться с места. Предсказание сбылось: они поехали на Княжий остров и попали в западню.
— Ошибкой было не только это, — добавил Айр-Мардпет. — Хуже всего, что мы стали посмешищем, ибо угодили в силки, расставленные какими-то мальчишками.
Больной возмутился.
— Эти «мальчишки» — нам не чужие, Айр-Мардпет, — гневно сказал он. — Они нашей крови! Ты и сам с радостью принял бы участие в совместной с ними охоте — если бы тебя пригласили. Но мы не пожелали омрачать общее веселье твоим присутствием.
Отповедь была довольно резкой. В иных обстоятельствах спесивый царедворец, пожалуй, и не смолчал бы, но на этот раз он решил поберечь больного. Меружан же сразу отвернулся и перестал замечать евнуха.
Пока в голубом шатре Меружана велись эти тягостные, невеселые разговоры, когда каждый, запутавшись в печальных сомнениях, не знал, упрекать своего собеседника или утешать его, когда все были удручены и охвачены унынием, в отдалении, на одном из холмов близ сожженного города, на длинном древке взвилось радужное полотнище. Никто в персидском войске пока не обратил на это внимания, хотя утренняя дымка уже рассеялась, солнце стояло высоко и все вокруг было залито яркими лучами. В свете дня знамя бросалось в глаза еще явственнее. Оно реяло, развевалось, колыхалось от легкого утреннего ветерка; казалось, это некий злой дух расправляет свои многоцветные крылья, стремится взлететь, ринуться с высоты на персидское войско и раздавить, уничтожить его. Первым заметил знамя Меружан и долго не отводил от него встревоженного взгляда. Знамя было окаймлено черным, а родовой знак на нем он узнал в мгновение ока — и содрогнулся. Уцар молнии не мог быть убийственнее этого разноцветного полотнища; его появление оказалось сильным ударом для бестрепетного сердца князя Арцруни. «Безжалостная... она так и не перестает преследовать меня»... — подумал Меружан, и на его бледном лице мелькнула горькая усмешка, которая всегда появлялась в трудные минуты. Он уже все понял. Последние сомнения рассеялись, когда вошел один из слуг и доложил, что прибыли послы и просят принять их.
— Пусть войдут, — сказал больной.
Айр-Мардпет не смог сдержаться при подобном безрассудстве Меружана, который пригласил послов, даже не спрашивая, кто они и чего хотят.
— Ты всегда так неосторожен, Меружан, — сказал он наставительно, — и твоя самонадеянность не раз уже доводила тебя до беды. Ну как можно принимать каких-то послов, даже не узнав, кто они и зачем явились. А вдруг один из них ударом кинжала нанесет тебе новую рану, на сей раз смертельную, даже зная, что и сам будет убит на пороге твоего шатра? Мало ли известно таких случаев!
— Немало, — спокойно подтвердил больной. — Но я знаю, что это за посольство.
— Откуда?!
— Оттуда! Взгляните-ка вон на тот холм, — и он указал рукою в сторону развевавшегося стяга.
— Знамя! — в один голос вскричали все присутствующие.
— Узнаете это знамя?
— Плохо видно... тут довольно далеко.
— Со мной трудно соперничать в остроте зрения. Я вижу совершенно ясно. Точно такой же стяг с крылатым драконом развевается и над моим шатром. Это родовое знамя князей Арцруни, и никто, кроме меня и моей матери, не смеет поднимать его. Раз оно перед нами, значит, под ним стоит моя мать, а с нею ее войско. Послы, конечно, от нее. Я должен их принять.
Все молчали в растерянности и замешательстве.
Больной был вне себя от гнева, и это словно вдохнуло в него новые силы. Новая, неожиданная боль от удара в сердце уняла невыносимую боль от раны, как один яд подавляет действие другого. Меружан приподнялся и сел в постели. На него накинули легкий шелковый халат. Потом он обратился к окружающим:
— Ну что, друзья мои? Стоило мне всего на день оставить войско на вас, стоило всего одну ночь поспать спокойно, и вы уже прозевали, что происходит вокруг, и враг окружил нас. И притом самый страшный враг — моя мать.
Все опустили головы, устыдившись и не находя, что сказать в свое оправдание. Меружан, между тем, повторил:
— Пусть послы войдут.
У входа в шатер появились послы. Их было трое — кряжистые, еще крепкие старики с густыми бородами, вооруженные с ног до головы. Они низко поклонились и остались стоять у входа. Меружан узнал всех троих. Это были старые полководцы дома Арцруни.
Высокомерный и самолюбивый князь едва не задохнулся от гнева при мысли, что посланцы матери застают его в постели, немощным и страдающим от раны. И вместе с тем его очерствелое, наглухо закрытое для всего армянского сердце забилось сильнее, когда он увидел знакомые лица знакомых людей: в нем заговорили давно забытые воспоминания.
— Пожалуйте сюда, — сказал он приветливо. — Садитесь.
Они вошли и сели на ковер у ложа больного.
Меружан вновь протянул руку за прохладительным напитком, наполнил серебряную чашу, поднес к дрожащим губам и, освежив пересохшую гортань, обратился к послам матери:
— Рад вас видеть. Хочу надеяться, что вы пришли с добрыми намерениями.
— И да и нет, о доблестный Меружан, — заговорил один из послов. — Ты, конечно, узнал нас: ведь чуть ли не со дня твоего появления на свет мы верно служим славному роду, высокая честь принадлежать к которому дарована тебе судьбой. Каждый из нас носит на теле следы от сотен ран, полученных в бесчисленных битвах во имя чести и славы твоего рода. Но в последнее время словно некий злой дух вмешался в жизнь нашей любимой страны. Наши нивы залиты кровью, наши города стали грудами пепла. Внутренняя междоусобная война нарушила мир в стране, а потом — и мир в семье. Сын восстает против отца, отец губит своих сыновей; мать лишает сына материнской любви и ласки, сын ни во что не ставит материнскую заботу. Плач и стенания, слезы и рыдания стали ныне уделом злосчастных семей, в которых прежде царили мир и любовь.
Больной опять протянул руку к прохладительному напитку и освежил запекшиеся губы. Старый воин между тем продолжал:
— Такая же распря разгорелась и в мирном доме князей Арцруни, о доблестный Меружан. Ты, конечно, не забыл приема, оказанного тебе твоими горожанами, когда ты прибыл в Адамакерт и ступил на порог славного жилища своих предков. Твоя мать закрыла перед тобою двери отцовского дома, твоя жена отвернулась от тебя, твои дети сказали: « Ты нам не отец». И ты, понурив голову, пошел прочь от родового гнезда, где был прежде князем и господином. Твоя семья смотрела тебе вслед со слезами в глазах. Так родные и близкие провожают гроб, когда его опускают в могилу. Падают комья земли, и вечный мрак скрывает умершего от его близких. Твоя семья тоже считает, что ты умер и взят могилой, о доблестный Меружан: ты умер для них нравственно, умер духовно... Вот причина той скорби, в которую была погружена твоя столица, вот почему все дома были обтянуты черным и всюду развевались траурные флаги. Ты погиб и для своих горожан: ты отрекся от святой веры, которую исповедовали твои предки, ты ополчился против церкви, спасительная купель которой освятила твое появление на свет, ты предал родину, за которую столько раз проливали кровь твои предки. Да, ты погиб и для своей семьи и для своих горожан. Но не земля и не мрак могилы похитили тебя у них, а тот стыд и позор, то несмываемое пятно, которыми ты покрыл и самого себя и славное имя рода Арцруни...