Самвэл

Мелик-Акопян Акоп

— Быть может, ты хотел бы проявить таким путем свою храбрость, Самвел? Но ведь твоя храбрость не нуждается в таких доказательствах.

— Нет, отец. Я не честолюбив и не тщеславен. Но я жажду схватки... смертельной схватки...

Отец опечалился. «Он ищет смерти в схватке... Чем же так омрачена светлая, цветущая жизнь любимого сына, что она стала ему в тягость?»

Эти мысли начали ужасать его.

Разговор отца и сына прервали звуки рога; это был сигнал одного из загонщиков. Самвел бросился в ту сторону. За ним последовали юный Юсик, исполнявший обязанности оруженосца, и еще несколько слуг.

Из густой чащи ивовых зарослей выскочило не чудовище, о котором мечтал Самвел, а всего лишь огромный олень с тяжелыми, ветвистыми рогами. Он спокойно осмотрелся,

откинул голову, прижал рога к спине и попробовал было спастись бегством. Собаки сразу же окружили его, однако ни одна из них не осмеливалась подступить к нему слишком близко: острые рога служили оленю не только как щит, но и как копье, и стоило ему повернуть голову в какую-нибудь сторону, как собаки тут же шарахались прочь всей стаей. В это время подоспел Самвел. Олень яростно бросился на него и, несомненно, вспорол бы живот своему смелому сопернику, если бы юноша метким ударом копья не поразил его в правую лопатку. Рана, однако, оказалась не смертельной. Собаки снова окружили его, и Самвел повторил удар. На этот раз он попал в заднюю ногу. Олень, движимый не страхом перед ударом, а скорее страхом перед неожиданностью, прорвал цепь собак и обратился в бегство. Никто из слуг не сумел преградить ему путь. Самвел кинулся за оленем. Быстрое животное, спасаясь от преследования, мчалось как ветер, но и Самвел не уступал ему в беге. Быстро бегать он приучился с детства, это было одной из главных составных частей его физического воспитания. Князь-отец и его спутники с нетерпением ждали, чем кончится погоня. Олень несся, едва касаясь земли длинными, гибкими ногами. Самвел неустанно осыпал его стрелами. Они попадали в оленя, но лишь повисали на его теле, словно легкие перья, и раненый олень все так же мчался вперед, хотя за ним и стлался кровавый след. Слуги Самвела выбились из сил: они с разных сторон бросились с собаками наперерез упорному животному, стараясь отрезать его от реки, чтобы он не кинулся в воду и не переплыл на другой берег. За Самвелом следовал, только его оруженосец, верный Юсик.

— Давай аркан! — крикнул Самвел. — Не то этот бессовестный совсем загонял меня.

Юсик подал ему длинный кожаный аркан. Самвел намотал один конец на левую руку, а все остальное сложил кольцами и на бегу ловко накинул на голову оленя. Аркан опутал ветвистые рога и скользнул на шею. Теперь нужна была только сила, чтобы удержать разъяренное животное, иначе оно поволокло бы за собою дерзкого смельчака. Но Самвел нашел в себе достаточно силы, чтобы смирить его. Олень запутался в умело брошенном аркане, словно муха в паутине. Тут подоспел Юсик и уже нацелился было, чтобы добить оленя ударом копья, но Самвел остановил его.

— Не тронь, я хочу показать его отцу живым.

Отец увидел добычу, и его сердце наполнилось беспредельной радостью. Рядом с князем стоял в это время полководец Карен.

— Ну, как это тебе показалось? — спросил князь персидского вельможу.

— Удивительно, клянусь лучезарным Ормуздом, просто удивительно! — воскликнул пораженный перс. — Ведь охота на оленя куда труднее, чем на льва или тигра: олень быстроног, он спасается бегством, а лев или тигр считают бегство позором, они вступают в схватку, и тут уж все просто: или победишь ты, или победят тебя.

Самвел подтащил оленя к отцу.

— Я свое дело сделал, — сказал он, отирая пот. — Мяса на обед у нас теперь достаточно.

— Неужели ты не будешь продолжать охоту? — удивился отец.

— Хотелось бы немного отдохнуть, этот негодник порядком измотал меня.

Тем временем подоспели слуги и унесли оленя. Самвел и князь-отец направились к шатрам. Юсик последовал за своим господином, а полководец Карен отправился взглянуть как обстоят дела у других охотников.

Когда они поравнялись с шатрами, Мамиконян-старший указал на один из них:

— Войдем сюда, это наш шатер.

— Я лучше немного поброжу по острову, полюбуюсь его красотой, — отозвался Самвел. — Шатры надоели мне до-смерти. Просто грех сидеть в шатре, когда перед тобой ясное небо, шелковая мурава и дивные берега Аракса.

Отец заметил, что сын все еще уныл

и подавлен. Что его так тревожит? Ведь все эти приготовления предназначались только для Самвела, чтобы занять, чтобы развлечь его! А он словно даже сторонится этого, он ищет одиночества, глухих безлюдных мест, чтобы говорить со своим сердцем, чтобы советоваться со своей душой... Отец не дал ему уйти одному, хотя Самвел явно стремился остаться в одиночестве. Он взял сына за руку, и они вместе направились в ту сторону, где заросли были пореже.

Издали доносились звуки охотничьих рогов и разноголосые крики. Отец и сын медленно шли но мягкой траве и пестрым цветам, которые многоцветным ковром расстилалась у них под ногами. Оба молчали, пока не дошли до берега.

Там густо разрослись плакучие ивы. Благодатная тень манила к себе путника, и отец с сыном сели под деревьями. Как прекрасен был этот маленький тенистый рай! Под сенью ив царила бодрящая прохлада, хотя жаркие лучи полуденного солнца уже обжигали землю.

Между отцом и сыном все длилось натянутое молчание. Оба хотели объясниться, но не знали, как начать, хотя им многое нужно было сказать друг другу: они впервые оказались вдвоем, в таком уединении, и каждый хотел раскрыть другому свое сердце. Отец мечтал поделиться с сыном всеми своими замыслами, рассказать, что он намерен предпринять для будущего Самвела, как думает устроить его судьбу. Он хотел поделиться с сыном и своими политическими замыслами, которые касались судеб Армении. А сын не хотел новых объяснений: он давно уже все понял. Сын лишь хотел объявить отцу, что все, что тот уже совершил, и все, что он намерен совершить далее, неотвратимо ведет к несомненной и бесповоротной гибели отчизны, а он, Самвел, не хочет славы, обретенной на развалинах родной страны.

Пока отец и сын пребывали в этом томительном, ежеминутно чреватом взрывом молчании, на другом конце острова творил чудеса юный Артавазд. Его охотничья свора выгнала из камышей разъяренного вепря. Поблескивая острыми, белыми как снег, клыками, зверь со страшным ревом кидался на собак, и те сразу же бросались врассыпную, словно мыши от кошки.

В этой стороне острова все охотники были верхом: местность давала для этого достаточный простор, и только вдоль самой кромки берега росли густые камыши, откуда и выгнали вепря. Он всячески старался вновь вернуться в свое темное убежище, в заросли, но цепь персидских юношей преградила ему путь, и стоило вепрю приблизиться, они копьями отгоняли его обратно. Право на поединок было предоставлено юному Артавазду, который выразил желание схватиться с опасным зверем один на один.

— Держись подальше, Артавазд, нельзя же так! — окликнул его Меружан, с живым интересом следивший за борьбой юноши.

— Пустое, —отозвался тот с обычной самоуверенностью. — Я раз в Бзнунийских лесах с медведем справился, а это что!

Меружан поверил, но все-таки велел персидским юношам помочь Артавазду.

— Нет, ради Бога, не надо! — взмолился юный смельчак. — Прикажи, чтобы мне не мешали самому с ним справиться. Он мой! Я сам нашел его в камышах!

Меружан велел не вмешиваться. Тем временем Артавазд обратился к старому Арбаку:

— Дай мне твоего коня, милый Арбак, мой слишком робок и не подходит к зверю вплотную, а твой стар и опытен, как и ты, и потому не из пугливых.

Старик спешился, проворчав:

— Если б не твой язык, — не сносить бы тебе головы.

Юноша не обратил внимания на насмешливое замечание

старика и в мгновение ока взлетел в седло, а своего коня оставил Арбаку. Тем временем вепрь, потряхивая большими ушами, метался в западне, как в клетке, всячески пытаясь вырваться и убежать, но со всех сторон наталкивался на персидских юношей и их копья. Артавазд начал преследовать вепря. А тот, словно живое олицетворение ужаса, время от времени поворачивался и, обратив к коню тупорылую морду с оскаленными клыками, кидался на него, но Артавазд всякий раз успевал первым нанести сильный удар копьем. Однако видя, что они не приносят особого успеха, он начал сердиться и совсем рассвирепел, когда услышал, что персидские юноши принялись подшучивать над ним.