Самвэл
Шрифт:
— Дорогой Арбак, — обратился он к старику с новой просьбой, — ради Бога, дай мне скорее твое копье! Мое легкое и тонкое, как бы не сломалось.
— Дать можно, милый Артавазд, — добродушно улыбнулся старик, — да только рук-то своих я тебе одолжить не могу.
Меружан пояснил насмешливый намек старика.
— Чтобы был толк от копья Арбака, надо иметь его сильные руки, Артавазд.
— Ну, и я не из мелких зверей, — отрезал Артавазд, твердо и уверенно взглянув в лицо Меружану.
Уверенность юноши на сей раз пришлась по душе Арбаку, и он очень охотно обменялся копьем.
Копье и впрямь было велико, да и тяжеловато для совсем еще юного Артавазда, но тот
— Так проткнуть зверя не трудно! — засмеялись персидские юноши. — Вот вытащить копье — тут и впрямь нужна удаль.
Артавазд круто повернул коня и, конечно же, сразу вырвал копье, а огромный вепрь остался неподвижно лежать на земле.
Со всех сторон послышались крики одобрения, Артавазд оставил добычу, которую слуги сразу уволокли прочь, а сам подъехал к зрителям. Его сияющее лицо выражало радость. Он вернул Арбаку его коня и копье и шепнул на ухо:
— Спасибо за доброту, дорогой Арбак, а то эти персидские молокососы засмеяли бы меня.
Охота шла своим чередом, а Самвел и его отец все сидели на берегу. Самвел молча смотрел на багровые воды Аракса, легкими всплесками набегавшие на песчаные берега острова, и они казались ему потоками крови. Отец тем временем рассказывал сыну о своих планах и намерениях, естественно, лишь в той мере, в какой мог их ему доверить. Говорил, что после того, как они «с Божьей помощью» доставят пленных армян и евреев в Тизбон и ему выпадет счастье еще раз удостоиться милостей и благоволения царя Шапуха, они с Меружаном снова вернутся в Армению. Говорил, какие именно преобразования намерен он произвести в армянских войсках, когда станет спарапетом Армении. Рассказывал о замыслах Меружана, о том, как тот думает перестроить по-новому государство, царем которого станет. Крайне резко и желчно князь-отец говорил о «злодеяниях» и «безнравственности» Аршакидов и, воодушевленный успехами Меружана, выражал глубокую радость, что они избавятся, наконец, от невыносимого гнета этой династии и Армения обретет мир и счастье под мощною дланью Меружана. Сын слушал молча; слова отца словно ядовитые стрелы вонзались в его скорбное сердце.
Потом князь-отец начал рассказывать о своих замыслах и намерениях насчет сына. С особой радостью он сообщил сыну, что царь Шапух наслышан о нем, знает о его отваге и вообще при тизбонском дворе уже известно его имя. Теперь Самвелу остается только представиться царю царей, и тот непременно поставит его во главе армянской конницы, входящей в состав персидских войск. Тем самым сын станет в близкие отношения и с царским семейством и со всем персидским двором. А уж тут его красота, его дарования, его благовоспитанность — достаточный залог того, что царь отдаст за него одну из своих дочерей, а с нею и несметное приданое, которое получает каждый, кому выпадает счастье стать зятем царствующей династии. И так далее, в том же духе.
Самвел почти не слушал. Он отнесся с большим вниманием только к началу рассуждений отца: каков будет конец, догадаться было нетрудно. Юноша сидел, понурив голову, не глядя на отца, и невольно следил за обломком толстого трухлявого бревна, выброшенного волнами на прибрежный песок. Иногда его внимание привлекал странный шорох, который время от времени доносился из ближних кустов. Отец заметил это и, желая целиком сосредоточить внимание сына только на себе, успокоил его:
— Это, наверно, какой-нибудь зверь, ускользнувший от охотников.
— Нет, это ветер шевелит кусты, — небрежно ответил Самвел, продолжая следить глазами за бревном.
Порою даже самые невинные предметы способны серьезно занять мысли человека. Глядя на бревно, Самвел думал: «Если это толстое, но легкое трухлявое бревно столкнуть в воду, может ли оно сослужить ту же службу, что и челнок?., можно ли на нем перебраться на другой берег?»
Ближние кусты и в самом деле раскачивались от ветра. Погода, с утра столь тихая и ясная, после полудня начала постепенно портиться. Задул обычный в тех краях ветер, и прозрачный воздух мало-помалу наполнился тонкой красноватой пылью. Это зловещее явление природы производило на редкость гнетущее, мрачное впечатление, особенно на незнакомого с этими краями человека. Безоблачный горизонт вдруг окрашивался в багровые тона; казалось, с неба моросит мелкий кровавый дождь. На Самвела зрелище произвело особо тягостное впечатление, ибо такая же непогода бушевала и в его сердце.
— Странными свойствами обладает эта река, — сказал он, словно разговаривая сам с собою, — и ее окрестности тоже таят в себе некую тайну. Ясное, лучезарное утро сменяется мрачным, унылым вечером с его багровой мглою, а безоблачное веселье. — щемящим безотрадным унынием. Тоска... какая тоска... Я думал, что смогу хоть немного развеяться, отвлечься, забыться. Напрасно... О, если бы я был злодеем... преступником... Быть может, и меня постигла бы та же участь, что и злого сына доброго царя Арташеса... Он погиб во время охоты, его вместе с конем засосали трясины Аракса.
Земля не хотела больше носить злого царевича, который наполнил бы злодействами Армению... разверзла свою страшную пасть и поглотила его.
Отец слушал в полном ужасе.
— Отчего тебе вспомнилась вдруг эта страшная история? — спросил он, положив дрожащую руку на руку сына.
— Не знаю... быть может, потому, что мы сейчас недалеко от тех роковых мест. Злой царевич сгинул, исчез в бездонных пропастях Аракса, но он и там не обрел покоя... Злые духи, живущие на горе Арарат, унесли его, приковали к скале в темной пещере, и несчастный томится в ней до сих пор...
— Что с тобой, Самвел?! — вскричал встревоженный отец. — Откуда такие мрачные мысли? Ты жаждешь смерти, жизнь стала для тебя невыносима? И это в твоем-то возрасте, когда только-только расцветает благоуханная весна твоего счастья! Чего тебе недостает? Твой отец, движимый всемогущей силою родительской любви, готов сделать для тебя все, что пожелаешь. Ты, видно, и сам еще не понимаешь, какая безмерная удача уже выпала на твою долю и какие щедрые дары судьбы еще ждут тебя впереди. Тысячи княжеских сыновей будут завидовать блеску твоей славы, тысячи княжеских дочерей будут мечтать, чтобы на них пал твой выбор. Ты же возьмешь в жены прекраснейшую из прекрасных — несравненную царевну Персии, дочь царя царей.
— Все это не в силах исцелить раны моего сердца, отец, не в силах разогнать тоску, день и ночь терзающую мою душу. Жизнь и впрямь стала для меня пыткой, а смерть стала бы избавлением, будь я уверен, что с нею кончатся и мои муки, ибо дальше уже ничего нет. Но люди уносят свою скорбь и в загробный мир, и это невыносимее даже вечных мук ада...
При этих словах он повернул к отцу бледное лицо и продолжал голосом, выдававшим все смятение его потрясенного сердца.
— Отец, мы здесь одни, нас никто не слышит. Позволь же излить тебе все горести, все муки моей души.