Самвэл
Шрифт:
Смущенный юноша, который все еще пребывал в полной растерянности, поднял голову и заглянул в горящие глаза взволнованной персиянки. Она взяла его за руку.
— Моя вера учит платить добром за добро. Ты всегда был добр ко мне, Самвел. Я пришла заплатить свой долг. Твоя жизнь в опасности! И жизнь той, кого ты любишь...
— Что?! Что ты сказала? Опасность?.. Какая? — воскликнул Самвел в гневе и ужасе. — Она в опасности?! Говори же, Ормиздухт!.. Я немедля кинусь в огонь и кровь, чтобы спасти ее... Говори... какая опасность?
Он вскочил на ноги, встал перед мачехой и засыпал ее градом вопросов — все об одном
Упокойся, Самвел, — мягко ответила Ормиздухт. — И сядь. Опасность не так близка, чтобы чересчур спешить. Опасность пока только надвигается. Сядь же, и я расскажу тебе все.
Самвел сел.
— Ради всего святого, — вскричал он с мольбою, — не мучь меня! Скажи скорее, что хочешь сказать.
Сострадательная Ормиздухт не хотела наносить слишком болезненных ран чувствительному сердцу влюбленного юноши; и поэтому начала издалека.
Сегодня ты сказал мне у своей матери, что мой муж и Меружан Арцруни возвращаются из Тизбона, — проговорила она– — Рассказал и о том, что с ними едут персидские военачальники, рассказал, что они собираются делать в вашей стране. Но самое главное тебе неизвестно — или ты скрыл это от меня.
— Я ничего не скрывал, Ормиздухт, я рассказал все, что знаю.
— Значит, самого важного ты не знаешь. Слушай же.
Прежде всего, вы напрасно надеетесь — и ты, и княгиня,_
что они вступят в Армению через Тарон. Сначала они придут не сюда. Они войдут в вашу страну со стороны Васпуракана, где княжит Меружан. И первое, что сделают — схватят всех армянских нахараров и в цепях отправят в Тизбон. Потом их бросят в темницу, подобно вашему царю, который заточен в одной из крепостей Хузистана. Второе, что они сделают, — схватят жен и детей сосланных нахараров и будут держать в разных крепостях под строгим надзором.
И с ними моего ангела! Мою возлюбленную! — гневно воскликнул Самвел. — Не так ли, Ормиздухт?
Скорее всего, — грустно подтвердила персиянка. — Если схватят семьи всех нахараров, уведут в плен и семью князя Рштуни... и твоего ангела тоже. Приказано не щадить никого, не разбирая ни пола, ни возраста, ни звания. Всех, кто не подчинится, предадут смертной казни. Пощадят только тех, кто примет нашу веру. С ними идет такое войско... они сделают все, что захотят! Чуть не забыла: строго-настрого приказано взять под стражу и отправить в Персию и армянскую царицу.
Я ждал этого... — проговорил Самвел сокрушенно. — Но скажи мне, Ормиздухт, откуда у тебя такие сведения? Еще утром ты ничего не знала, даже того, что возвращается отец.
— Это верно, утром я еще ничего не знала. От тебя от первого я услышала, что возвращаются мой супруг и Меружан. И это показалось очень странным: как же о таком важном деле мне не дали знать из Тизбона? У меня зародилось подозрение, особенно когда пришло в голову, что ведь и мой главный евнух ни словом не обмолвился об этом, а уж он-то наверняка должен был знать все раньше всех. Когда я вернулась домой, гневу моему не было границ; тут же велела принести веревку и вызвала главного евнуха. «Тебя вздернут на первом же суку, — сказала я, — если не расскажешь без утайки, какие известия получил из Тизбона». И он рассказал все.
Самвел слышал вещи, о которых и не подозревал, и был в полном недоумении.
– При чем тут твой главный евнух? Что ему до всего этого? — спросил он и взглянул
Ормиздухт покраснела, потом побледнела, потом покраснела и побледнела еще раз, словно ребенок, которого поймали за руку на краже.
— Прости мне мое простодушие, Самвел, и верь, верь в мою невиновность, — сказала она со слезами в голосе. — Столько лет этот негодяй состоит у меня в евнухах, но мне и в голову не приходило, в чем на самом деле главная его обязанность. Я, конечно, не могла не видеть, что он получает много писем и сам их много посылает, но считала, что все это в порядке вещей: ведь в Тизбоне, особенно при дворе, у него большие связи и знакомства, это я знала. Но сегодня я просмотрела его бумаги и узнала из них, что у него и здесь большие связи. В его распоряжении много людей, среди них есть и армяне, и они шлют ему известия со всех концов вашей страны, где что делается или готовится. И за это он хорошо платит. А все, что узнал, тайно передает в Тизбон и получает оттуда приказы.
— Выходит, он был тайным соглядатаем в нашем доме и только прикрывался должностью главного евнуха? — воскликнул Самвел, вне себя от возмущения.
— Выходит, что так. Ему было велено все передавать в Тизбон, — тихо отозвалась персиянка.
«Вражеский приспешник обосновался в нашем доме, а нам столько времени и в голову не приходило! — с досадой подумал Самвел. — И мы еще жалуемся, что наши дела идут плохо! Вводят в дом невестку, дают за нею богатое приданое и в счет приданого добавляют еще своего шпиона, скрывая его в толпе слуг и рабов... И это у них называется — породниться домами! О вероломная дружба персидского царя!..».
Он повернулся к мачехе.
— Ты, Ормиздухт, так чиста душою, что я никогда не осмелюсь оскорбить твою ангельскую безгрешность даже тенью подозрения. Но ты хоть понимаешь, как это низко — выслеживать и вынюхивать в чужом доме?
— Понимаю, — ответила она голосом, в котором слышны были и глубокое негодование и безутешная печаль. — Понимаю и вижу, какие горькие плоды это приносит. Меня ужасает, что вокруг льется кровь, что отцы и матери томятся в оковах, а дети, осиротевшие и бесприютные, попадают в руки палачей. Выносить такие жестокости — выше моих сил.
— Но ведь этого желает твой брат...
— Не кори меня, Самвел, делами моего брата! У персидских царей нет сердца. Свой трон они воздвигают на трупах, — так говорят наши мудрецы.
Самвел погрузился в размышления. Ормиздухт прервала затянувшееся молчание.
— Не печалься, Самвел. Я хочу успокоить свою совесть и нынче же утром прикажу готовить караван для далекого путешествия: отправлюсь в Тизбон, брошусь в ноги брату и слезами смягчу его гнев. А если его не тронут слезы сестры, тогда ее кровь, родная ему кровь, зальет подножие братнего трона.
— Я знаю, что ты способна на большие жертвы, Ормиздухт, — ответил юноша, — а милосердие твое безгранично. Но слишком поздно... Обстоятельства настолько осложнились, что вспять уже ничего не повернуть, и твое заступничество вряд ли поможет предотвратить грядущие бедствия.
— Но твоя жизнь в опасности, Самвел! Я уверена, что главный евнух — ты ведь сам говоришь, что он грязный шпион! — уж, конечно, внес и твое имя в список неблагонамеренных...
— Я тоже уверен, — сказал Самвел. — Уповаю на милость Божию.