Самвэл
Шрифт:
Он опять погрузился в раздумье и, помолчав, с горькой усмешкой добавил:
— Не забывай, что во главе войска — мой отец и мой дядя. Уж меня-то, надо полагать, они пощадят.
— Им приказано не щадить ни друзей, ни родных, — вздохнула Ормиздухт и с еще большей настойчивостью стала упрашивать пасынка, чтобы он подумал о собственном спасении и хоть на время, пока буря пронесется, уехал куда-нибудь.
— Вот это уже непростительно, Ормиздухт, — отозвался Самвел с улыбкой, вызванной заботливостью и добротой мачехи. — Чему ты меня учишь? Чтобы я, как последний трус,
— Одумайся, Самвел! Ведь опасность угрожает и той, кого ты любишь... — дрожащим голосом возразила персиянка.
— Вот потому-то я и не должен покидать поле брани! — отозвался Самвел, и глаза его заблистали гневом и жаждой праведной мести.
Ормиздухт с какой-то особой завистью вглядывалась в этого юношу, живое олицетворение самоотверженности, в котором так горячо, так негасимо пылало пламя любви.
— Скажи, Ормиздухт, — спросил Самвел, переводя разговор на другое, — все, что ты передала мне, главный евнух сказал тебе сам?
— Я еще и письмо нашла в его бумагах.
— Можешь показать мне это письмо?
— Оно у меня с собой.
Она вынула из кармана пергаментный сверток и передала Самвелу. Юноша пробежал письмо, задумался, потом спросил:
— Можешь оставить его мне?
— Отчего же нет, если надо.
— А твой главный евнух не спросит, куда делось письмо?
— Ты шутишь, Самвел?! Кто он, чтобы задавать мне вопросы? Тут же велю вздернуть его на первом дереве прямо во дворе! Разве ты не знаешь, сколько слуг ждут моих повелений? — в Ормиздухт заговорили гнев и уязвленная гордость царской дочери.
Она встала, готовясь уйти.
— Я слишком у тебя задержалась... вот и петухи пропели... Самвел тоже встал.
— Теперь у меня немного отлегло от сердца, — сказала персиянка, с нежностью глядя, своими прекрасными глазами на молодого князя. — Переубедить тебя я не сумела, но ты хоть будешь знать, что делать.
— Благодарю, Ормиздухт! Благодарю тебя за безграничную доброту и за непритворное участие. Я так многим обязан тебе! Персиянка взяла свое покрывало и маску.
— Ах, прости, Ормиздухт! — воскликнул юноша. — Я так растерялся, что даже не спросил, как ты прошла ко мне и как думаешь возвращаться.
Ормиздухт усмехнулась.
— Ты же видел, я пряталась под всем этим (она показала на покрывало и маску). Так же пойду и обратно. Меня примут за одну из служанок.
— Позволь хоть проводить тебя до твоих покоев.
— Не надо. Во дворе ждут двое слуг, они меня проводят. А если рядом будешь ты, это может меня выдать.
А слуги знают, что под черным покрывалом скрывается их госпожа?
Не знают. Они доставили меня сюда, как одну из моих служанок и останутся в этом убеждении. Ведь не в первый раз мои служанки приходят к тебе по разным делам.
Молодая женщина надела маску, и закуталась в покрывало. Самвел еще раз от всего сердца высказал ей свою искреннюю благодарность и проводил до дверей. Из темноты вынырнул Юсик.
— Проводи эту женщину, — сказал Самвел. — Во дворе ожидают слуги госпожи Ормиздухт, сдашь им с рук на руки.
Юсик поднес палец к губам. Какая-то догадка мелькнула в его уме.
В
— Ну что бы Ормиздухт прийти хоть немного раньше! — подумал он.
Самвел вспомнил о письмах, которые отправил князю Гарегину Рштуни и своей дорогой Ашхен.
XV КНЯЖНА ИЗ ГОРНОЙ СТРАНЫ
Женщина, с ног до головы закутанная в черное покрывало, шла по извилистым улочкам замка Вогакан медленными, неуверенными шагами: ноги ее не держали. Едва она рассталась с Самвелом, ее охватила эта болезненная, изнурительная слабость, которая следует обычно за вспышкою возбуждения.
Один из слуг шел впереди и нес горящий фонарь, другой шел следом за нею. За всю дорогу она не произнесла ни слова. Безмолвно и беспрепятственно проходили они ворота за воротами, хотя всюду стояла вооруженная стража. На фонаре горел родовой знак Ормиздухт; этого было достаточно: часовые понимали, что женщина, которая проходит мимо них, принадлежит к женской прислуге персидской госпожи.
Во всем замке царила какая-то необычная, гнетущая тишина. Лишь изредка с высоких башен раздавались лязг железа и
перекличка ночной стражи — знак того, что она бодрствует. На возглас с одной башни откликались с остальных, и тишина на мгновение взрывалась; замок говорил на своем грозном железном языке.
Женщина под покрывалом дошла до своих покоев. У дверей в женскую половину слуги остановились, и она уже одна перешагнула порог этого замкнутого мирка, куда не ступала нога мужчины.
В опочивальне Ормиздухт сразу швырнула прочь маску и покрывало и, не раздеваясь, бросилась на свое ложе. О, как она устала... устала всем сердцем, всей душой... Она оглядела свою роскошную, дышащую негой комнату. Никого из служанок не было. Неужели все спят? Неужели так поздно? Оно и к лучшему: никто не помешает. Она зарылась пылающим лицом в мягкую глубину подушек и долго лежала в безмолвном оцепенении. Глухие, раздирающие душу стенания порою нарушали таинственное безмолвие ночи: потоки слез лились из ее глаз и тонули в подушках. О чем она плакала, Ормиздухт не знала и сама. Бывают мгновения, когда сердце не в ладу с рассудком, и человек сам не в силах понять и объяснить свои чувства.
Наконец персиянка подняла голову, и ее затуманенный слезами взор вновь обежал пышное великолепие опочивальни. Ей хотелось говорить, выговориться, излить свою печаль, но вокруг по-прежнему не было ни души. Единственное, что хоть как-то напоминало о жизни, было пламя, горевшее в серебряном светильнике. Она долго не могла оторвать от огня взгляда и мысленно говорила с ним. Пламя — оно огонь, жар и пепел, оно сжигает само себя, оно иссякает в горении. Не таково ли и ее сердце?..
Она снова зарылась лицом в подушки, и слезы снова заструились из ее глаз. Из соседней комнаты послышались неясные звуки. Это тоже были рыдания. Там плакал пробудившийся от сна младенец, здесь — его не вкусившая радости сна мать. Голос ребенка заставил ее взять себя в руки — он напомнил ей, что она мать и жена.