Самвэл
Шрифт:
Теперь пришло время облачить князя. Слуга надел на Самвела доходивший до колен цветной шелковый кафтан с разрезами по бокам. Золотые пуговицы на широких рукавах имели вид черешен, свисающих с черенков, и служили скорее украшением, чем застежками. Кафтан застегивался на груди на золотые пуговицы в форме пряжек. Талию обхватил инкрустированный каменьями золотой пояс; его концы, соединяясь, образовали застежку в виде выпуклой звезды с расходящимися лучами. В центре звезды сверкал крупный розоватый алмаз, окруженный россыпью алмазов поменьше. К поясу молодой князь пристегнул короткий, едва доходивший до колена меч, с которым никогда не разлучался. Ножны и
Этот пышный наряд был сегодня не по душе Самвелу. Но молодой князь знал, что мать обязательно позовет его, чтобы сообщить полученные от отца известия. Надо было предстать перед нею таким, как обычно, чтобы не было повода заподозрить, что он получил плохие вести.
Он опять вышел в приемный зал и снова начал бродить, как потерянный, из угла в угол. Как вести себя с матерью, когда она заговорит о новостях из Тизбона? Он с ужасом думал, достанет ли у него силы воли хладнокровно выслушать ее: одно неосторожное слово, одно неосторожное движение могут его выдать... Юсик собрался было подать завтрак, но тут дверь отворилась, и в комнату вошел, низко поклонился и молча встал у стены еще один человек. По лишенному растительности, покрытому ранними морщинами лицу, потухшему взгляду узких глаз с красными без ресниц веками, наконец, по желтым зубам, торчащим из-под бесцветных губ, сразу было видно, что это евнух.
— Чего тебе? — спросил князь.
Евнух снова поклонился.
— Госпожа велела сказать молодому господину, чтобы пожаловал к ней.
Князя передернуло, но он подавил свое недовольство и ответил:
— Хорошо. Передай, что сейчас буду.
Евнух поклонился еще раз и исчез.
Юный слуга с каким-то особым отвращением проводил его взглядом и, широко растопырив пальцы правой руки, сделал жест, означавший «чтоб ты провалился». От князя это не укрылось.
— Когда ты только поумнеешь! — с упреком заметил он. — Вот ей-Богу, если увижу с утра этого человека, — смущенно и все-таки не без лукавства отозвался слуга, — я уж знаю, что ни в чем весь день удачи не будет: или разобью что-нибудь, или разолью, или еще что-нибудь стрясется.
Князь невольно улыбнулся.
V МАТЬ И СЫН
Утренний туман рассеялся. Наступил день, полный тепла и света. Воздух был напоен бальзамическим ароматом нагретой хвои. Все улыбалось, все дышало радостью, одно лишь сердце Самвела переполняла глубокая, безутешная тоска.
Он вышел из своих покоев и шел теперь через обширный замковый двор. Юсик, оставшись у дверей, смотрел ему вслед с особым сочувствием. Ему неведомы были горести молодого князя, он не знал, отчего тот так печален, но печаль его заметил и тоже огорчился. Он любил своего господина, своего доброго и благородного хозяина, который всегда был так снисходителен и никогда не обижал его.
Самвел набросил легкий весенний плащ, не надевая в рукава, и они развевались на ветру вместе с его широкими складками. Белый плащ и яркие краски одежды придавали особую красоту высокой и стройной фигуре юноши». Он был радостью замка, и когда выходил утром из опочивальни и появлялся во дворе, со всех сторон летели к нему взгляды, полные восхищения.
Сегодня он шел, не глядя по сторонам, понурив голову, словно потерял близкого человека. Таким его еще не видели. Как вести себя с матерью? Притворяться? Обманывать ее? Или прямо осудить поступок отца? Эти колебания терзали его, эти мысли не давали ему покоя.
Замок уже проснулся, и вокруг кипела жизнь. Голуби слетали с высоких крепостных башен, бродили стайками по двору и страстно льнули друг к другу. Княжеские служанки в ярких нарядах, веселые и оживленные, шутили друг с другом, смеялись и бросали зерно любимым птицам. Евнухи с серьезными, озабоченными лицами выходили из одних дверей и, скользнув мимо, безмолвные и бесшумные, как тени, исчезали в других. Во дворе забавлялся с красивым олененком в серебряном ошейнике прелестный резвый мальчик. Это был младший брат Самвела.
При дневном свете замок предстал во всем своем грозном, исполинском обличье. Толстая крепостная стена соперничала высотою с окрестными утесами. Казалось, это руки гигантов-циклопов взгромоздили глыбы одну на другую и сложили мощную, неприступную твердыню стены. В ее кольце помещались все службы и помещения, потребные для нужд большого княжеского дома. Под защитой каменных стен было так много места, что в случае опасности за нею могло найти прибежище почти все окрестное население. С этой точки зрения Вогакан походил скорее на неприступную крепость, чем на родовой замок. Повсюду, куда ни падал взгляд, преобладали не столько изящество и красота, сколько простота и несокрушимая прочность. В замке было столь же много разных дворов и построек, сколь широк был круг нужд, которым он служил. Самвел шел теперь по двору, примыкавшему к женской половине.
На полпути он задержался и заговорил с младшим братом, который играл с олененком. Красивый мальчик обрадовался и принялся показывать, как подросли рога у его любимца. Тем временем их окружили молодые служанки. Одна из них, черноглазая смуглянка, даже осмелилась протянуть руку и поправить молодому князю загнувшийся воротник одежды.
_Спасибо, Нвард, — сказал князь, улыбаясь. — Мой
Юсик такой недотепа, не умеет даже как следует одеть своего хозяина.
_Да, он такой, господин мой, — пролепетала служанка и
ее бледные щеки порозовели от смущения.
Это была та самая девушка, которую любил юный Юсик.
Самвел еще несколько минут занимался братом, его красивым олененком, слушал веселые, беззаботные шутки девушек: он старался оттянуть встречу с матерью, чтобы лучше продумать роль, которую придется играть.
В это время в роскошных покоях женской половины перед полированным металлическим зеркалом стояла женщина, глядела на себя влюбленным взглядом, улыбалась и с восхищением поправляла украшения на голове и на шее. Уже не раз подходила она к зеркалу и, словно не веря своим глазам, вглядывалась снова и снова, стремясь удостовериться, так ли к лицу ей новые уборы, как кажется.
За дверью послышались шаги. Женщина быстро отошла от зеркала, села на тахту и, облокотившись на бархатные подушки, придала лицу выражение сдержанного достоинства. Для своего возраста она сохранилась на редкость молодо и свежо: ей было уже под пятьдесят, но выглядела она как совсем молодая, недавно вышедшая замуж женщина. Ее можно было бы, пожалуй, назвать даже красивой, если бы излишняя полнота не грузнила и не грубила ее лица и тела. В больших глазах, начисто лишенных женственной кротости и нежности, горели высокомерие и родовая гордыня.