Самвэл
Шрифт:
— Это ты главный палач при царе царей?
— Да, господин мой, это я, твой покорный раб, — низко поклонился тот.
— Для тебя нашлась работа, — сказал спарапет с усмешкой, скорее горькой, нежели злорадной. — Ты, конечно, затоскуешь, если хоть один день никого не отправишь на тот свет. Вот я и задам тебе сегодня изрядную работу. Сколько у тебя подручных?
— Подручных хватает, господин мой, ты только дай работу. Я не даром ем свой хлеб, — сказал палач с дьявольской ухмылкой. — Царь царей всегда был доволен моими услугами и каждый год жаловал то деревнями, то поселками, Надеюсь, и сиятельный спарапет Армении не оставит без награды своего слугу.
При последних словах в его жестоком взгляде снова мелькнула дьявольская
— Ты получишь от меня столь богатое вознаграждение, что забудешь награды царя царей. Слушай же: здесь мы пробудем недолго, через несколько дней двинемся в путь и должны взять с собою своих пленных. Чтобы эта толпа не была для нас чрезмерной обузой, тебе придется немного облегчить ее.
Палач содрогнулся всем телом, словно пораженный молнией.
— Это могут сделать твои люди, светлейший спарапет, — сказал он после короткого замешательства. — Я же не обагрю руки кровью своих соотечественников.
— Конечно, это могли бы сделать и мои люди, если бы понадобилось просто перебить пленных. Но мне нужно другое.
Мои люди не искушены в искусстве сдирать кожу с живых людей и набивать чучела сеном, ты же на службе у Шапуха набил себе руку на этом деле и знаешь его до тонкостей. А мне нужно именно это. Тащить за собой живых людей довольно хлопотно, их чучела — куда легче и проще.
Главный палач сначала решил было, что дело, порученное ему, касается армян; потому-то он и изъявил такую полную готовность. Теперь, когда перс понял, чего именно хочет спарапет, эта готовность не просто исчезла, но перешла в неистовую ярость, которая и толкнула его на дерзкий ответ.
— Твоя правда, светлейший спарапет: мы, персы, и впрямь большие мастера на этот счет. Видел бы ты, как я содрал кожу с твоего отца и набил сеном — ты был бы в полном восторге... Я все сделал собственноручно. И по сей день никто не скажет, что это мертвец. И цвет лица сохранился, и глаза глядят как живые — прямо на своего царя. Там, в крепости Ануш, они утешают друг друга. Я всегда делаю свое дело с особым удовольствием, когда мне в руки попадают знатные люди. А твой отец, как и ты, был спарапетом всей Армении.
Наглость, с которой главный палач напомнил спарапету о трагической гибели его отца, была неслыханным оскорблением. Но великодушный сын злосчастного отца сумел сдержать свой гнев.
— Как видишь, я не ошибся в тебе и в твоем мастерстве. Ты любишь сдирать кожу со знатных людей, и чтобы работа была тебе по душе, я как раз и предам в твои руки именно знатных пленников, да еще сколько — шестьсот человек. Ступай же! Надень свое кровавое одеяние, дай волю своей жестокости и исполни столь желанную тебе службу. Мне нравится резать персов руками перса.
— Этого я не могу сделать! — упрямо повторил палач. — Прикажи, пусть лучше зарежут меня самого.
— Тебя заставят! — сказал спарапет и повернулся к приближенным. — Уведите его. Соберите всех палачей Шапуха и заставьте выполнить приказ.
Палача увели.
Присутствующие, едва скрывая нетерпение, слушали разговор спарапета с палачом. Когда того увели, Мушег обратился к соратникам.
— Я отдал этот варварский приказ с большим удовольствием. Я прикажу убить этих шестьсот высокородных персов, а чучела отвезу в подарок царице, пусть украсит башни своей крепости. Да, я сделаю это и, быть может, успокою тем бессмертную душу отца, который один стоил тысячи персидских вельмож, которого Шапух столь бесчеловечно лишил жизни и поставил в подземелье крепости Ануш, перед глазами нашего несчастной государя. Священный долг мести позволяет мне поступить именно так. «Око за око» — так завещали наши предки. Но того, что требуете вы — этого я никогда не сделаю.
— Но отчего же, Мушег? — гневно воскликнул Саак Партев. — Отчего не сделаешь? Отчего? Раз ты считаешь месть священным долгом, не забывай, что и на этот раз был бы исполнен тот же священный долг. Это опять
— На этот раз свершилась бы всего лишь непростительна низость, Саак. А нам не подобает опускаться столь низко. Мы должны доказать, что намного выше персов.
— Но мы должны доказать и другое: что умеем карать за низость. Ты чересчур забывчив, Мушег! Ведь совсем немного времени прошло с того черного дня, когда Шапух у развалин Зарехавана выставил на позорище жен и дочерей нашей знати. Но и этого ему показалось мало — многих он посадил на кол, многих угнал в плен. Если бесчестный Шапух позволил себе такое, стоит ли щадить его!
— Что позволил себе перс Шапух, не может позволит христианин Мамиконян. Я не забывчив, Саак, я знаю и помню все его зверства. Это ты забываешь, что в нашем споре речь идет о женщинах. Выходит, что мстить за злодеяния Шапуха мы должны его женам? Ты ведь этого требуешь? А я всех его жен посажу в паланкины и со всем подобающим почетом отправлю ко двору Шапуха — и это будет самая страшная моя месть!
Едкий упрек спарапета очень уязвил высокородного Пар-тева, и в его гордом взоре вспыхнуло пламя гнева. Он схватился за усыпанную каменьями рукоять кинжала и своим звучным гордым голосом, который казался скорее раскатами грома, чем человеческой речью, отчеканил:
— Я отлично понимаю, Мушег, что в нашем споре речь идет о женщинах? Ты полагаешь, что тому высокому священному благоговению перед женщиной, на которое способен Мамиконян, нет места в сердце Партева? Ты полагаешь, стало быть, что один ты способен держаться на такой высоте и не опускаться низко, до самых женских туфель? Ошибаешься, Мушег! Но в этом деле твои тонкие и благородные чувства совершенно неуместны. Я смотрю на вещи прежде всего с военной точки зрения. Мы воюем с Шапухом и, судя по всему, будем воевать долго, очень долго. В наших руках оказались его жены, в том числе и царица цариц Персии. Будем их держать у себя, со всеми возможными почестями, в качестве заложниц, как держал Шапух в особых крепостях жен и дочерей многих наших нахараров. В этом нет ничего предосудительного, таков издревле закон войны: пока она не кончилась, пленных не возвращают.
Спарапет тоже схватился за рукоять кинжала:
— Все это я знаю, Саак, и мне нет надобности учиться у тебя законам войны. Но ты не знаешь одного: ты не знаешь, сколь жестокосердна царица Парандзем! Под ее ангельской кротостью и красотою кроется на редкость жестокое сердце. Ты не знаешь, что если отправить к ней этих ни в чем не повинных женщин, она, не задумываясь, повесит их, всех до единой, на башнях Артагерса. Она приказала убить несчастную Олимпиаду, чтобы самой стать царицей Армении, она приказала убить главнокомандующего войск восточной Армении храброго Вагинака, чтобы отдать этот Важный пост своему отцу, она, сведя старые счеты, велела убить Тирита, племянника своего мужа — так станет ли она щадить жен Шапуха! Естественно, я воспротивлюсь этому, между нами возникнут разногласия... при нынешнем сложном положении это вредно для страны. Она сочтет себя вправе убить жен Шапуха, ибо у развалин Зарехавана он велел убить ее мать. Итак, не только простая порядочность, но и интересы дела требуют, чтобы мы отправили этих женщин ко двору персидского царя. И я сделаю это, что бы мне ни говорили. А если нам нужны заложницы, что ж, возьмем и заложниц. В гареме находится царевна Ормиздухт — сестра Шапуха и нареченная Меружана. Мы удержим ее у себя, и этого достаточно. Ты же знаешь, Саак, что первопричиной наших войн была именно она. Это ее красота свела Меружана с ума и сбила с пути. Меружан не был злодеем, он пал жертвою своей страсти. А Шапух воспользовался его чувством, обещал отдать Ормиздухт, и таким путем сделал из Меружана бич страны армянской. Если мы будем иметь в своих руках возлюбленную Меружана, мы будем держать в руках и душу самого Меружана и сможем обуздать его, а без Меружана у Шапуха ничего не выйдет.