Санджар Непобедимый
Шрифт:
Приезжие хранили по–прежнему настороженное молчание и едва заметно переглядывались. Всегда медлительный в своих движениях, на этот раз назир резко жестикулировал, неуклюже взмахивая руками. Он то наступал на своих собеседников, то начинал бегать взад и вперед. Наскочив на спокойно сидевшего Магога, он выругался и, подбежав к эфенди, хрипло закричал:
— Господин эмир сбежал как трусливый джейран и, услаждаясь розовотелыми пери, позвякивает золотыми червончиками, полученными за краденный каракуль. А мы? Отдав, ха, добровольно большевикам свои сады и дома, свои стада и богатства, мы изображаем из себя революционеров и обязаны день и ночь путаться с ободранцами, которые с сотворения мира не осмеливались переступить
Заметно стало, что эфенди едва сдерживается. Он поднял руку, и этого оказалось достаточно, чтобы назир остановился на полуслове.
— Вы, господин, плохо руководите армией ислама. Как могло получиться, что Кудрат–бий погиб, что могучие его отряды рассеяны? Где амуниция, которую мы вам прислали, где винтовки, где золото?.. Почему еще мешают нам такие выскочки как неграмотный пастух Санджар? Как умудрились вы пропустить в Дюшамбе сотни арб и тысячи верблюдов с товарами, с советскими работниками, с советскими деньгами?.. Как это случилось, когда у вас были тысячи воинов ислама, а эту экспедицию охраняло несколько десятков красных кавалеристов, которых вы могли и должны были стереть в … — эфенди сделал выразительную паузу и растер подошвой своего сапога комок глины. — Из–за вашего ротозейства советские работники стали хозяевами Восточной Бухары, советские деньги изгоняют нашу валюту, московская мануфактура задушила манчестерские ткани. Еще неделю назад мы были хозяевами здесь, товары с всемирно известной маркой «Made in England» совершали торжественный марш на север, а теперь, прозевав экспедицию, вы нанесли нам смертельный удар, наша коммерция рухнула, как карточный домик. Какой рынок ускользнул! Индусские и кабульские купцы, как зайцы, перебираются через Пяндж. Завтра сюда, в Восточную Бухару, ни один коммерсант не посмеет сунуть нос. Какие убытки! Клянусь, вы ответите нам за это, господин назир. Вы знаете — в каждом порядочном торговом доме такой порядок: когда приказчик нерадив и неспособен, его прогоняют вон… А? Как вы думаете?
Казалось, назир только и ждал этих слов. С необычайной живостью он приблизил свое лицо к лицу эфенди и, брызгая слюной, прохрипел:
— Слава всевышнему. Я согласен… Я больше не работаю на вас… Довольно. У меня в Кабуле хватит денег, чтобы обойтись и без ваших фунтов стерлингов.
Эфенди, поглядев на своего спутника, резко бросил по–персидски:
— Ну, майор, разъясните сему молокососу обстановку.
Едва ли можно было допустить, что под обличием грязного заросшего кудлатой бородой степняка мог прятаться не только майор, но даже и гораздо более низкий военный чин, но спутник эфенди при обращении к нему поднял холодные, жестокие глаза и глухим, безжизненным тоном проговорил:
— Послушайте, мальчик, вы не с папочкой и мамочкой в игрушечки играете. Поймите только одно, упорство до добра не доводит. Не успеете вы показаться в Кабуле и вас…
Майор выразительно пощелкал пальцами и замолк.
Этот мертвенный голос, эта циничная усмешечка подействовали сразу же. Назир пришел в себя. Хныкающим тоном он рассказал о все усложняющейся обстановке в Восточной Бухаре, о том, что простой народ перестал слушать помещиков и духовенство, что басмачи потеряли в глазах трудового дехканства всякий авторитет, что людям надоели войны и кровь, что большевиков полюбили и стали уважать…
— Уважать… большевиков? — в свою очередь взвизгнул эфенди. — Бояться, слушаться из–под палки — это я еще понимаю, а чтобы уважать… Вы бредите!
— Именно уважают, а большевики никого не заставляют слушаться из–под палки. Вот возьмите Кошубу — самый беспощадный большевик, а он не только никого не ударил, но даже и не прикрикнул на дехканина. Его так и зовут — справедливый Кошуба…
— Э, да вы, миленький, тоже, кажется, за большевиков! Но, к черту болтологию, к черту агитацию! Наше последнее
Еще продолжая говорить, эфенди направился к лошади. Назир шел за ним и упрямо повторял:
— Ничего не выйдет… Я больной. Отпустите меня. Я не могу, я поеду с вами…
Сняв с седла тяжелый хурджун, эфенди бросил его на землю и со словами: «На, слюнтяй, на мелкие расходы» — легко вскочил на коня и, не прощаясь, поскакал в сторону от тополя. Майор последовал его примеру. Через минуту фигуры всадников скрылись в густой мгле гармсиля.
Долго стоял назир в полной растерянности, вперив пустой взгляд в землю. Губы его кривились, а по щекам пробегали легкие судороги.
Снова подул резкими порывами горячий ветер, погнал по солончаку зашуршавшие, зазвеневшие песчинки, степную солому, блеклые листочки колючки. Стало еще более душно. Назир нехотя поднял голову, и тут его взгляд встретился с взглядом все так же неподвижно сидевшего на земле Гуляма Магога. На целую минуту глаза назира потемнели от ничем неприкрытого ужаса. Он мучительно соображал. Мысли его ясно читались и по глазам и по всей растерянной физиономии, и Гуляму Магогу ничего не стоило их прочесть.
«А, молодой человек, — размышлял толстяк, пока назир старался оправиться от безумного волнения, сжавшего ему до боли сердце, — ага, ты только сейчас сообразил, что мы тоже имеем уши, что мы тоже кое–что понимаем в вопросах жизни нашей родной страны и в делах некоторых темных людишек, которые из заграницы лезут со своими цепкими лапами к нашему горлу, хотят, очень хотят волосяной аркан на горле народа затянуть… Вот о чем ты думаешь, дорогой юноша. И ты думаешь еще, как бы хорошо было, если б этого неприятного свидетеля твоей неприятной беседы здесь не было. И ты еще думаешь, господин выродок, о том, как бы этому свидетелю заткнуть глотку и оставить его здесь посреди пустыни, чтобы шакалы ободрали и слопали его мясо, а солнце и гармсили высушили его кости. Ну, нет, господин потаскушка, аллах не напрасно вложил зернышко мудрости в череп Гуляму, и мы еще проведем за нос вашу паршивую желторотую милость…»
— Эй ты, жирняк, — хрипло проговорил назир, — что ты расселся, как кази–калан бухарский…
— А, что угодно вашей милости?
— Ты что, оглох? Иди сюда… Положи хурджун на нашего коня…
— А? — Магог приложил ладонь к уху и рысцой побежал к назиру. — А? Что вы изволили приказывать? Ветер, господин… относит ваши слова, господин…
— Да ты глуховат, я вижу, — с заметным облегчением сказал назир и повторил крикливым, капризным голосом приказание.
— Будет исполнено, будет исполнено, вот теперь мы слышим… — и Гулям Магог потащил тяжелый хурджув к своей лошади.
— Стой! — крикнул назир. — Стой… не туда несешь, говорят тебе… глухой дурак. У тебя жиром, что ли, уши заплыли?
Но до тех пор, пока он не схватил за плечо Гулям Магога, тот так и не обернулся на крик.
Толстяк так наивно моргал глазами, так забавно оттопыривал нижнюю губу, что назир, даже если и имел в душе какие–нибудь сомнения, теперь окончательно уверовал в то, что этот грузный, бестолковый степняк глуховат, придурковат и совершенно безвреден. Проследив за тем, чтобы хурджун был хорошо приторочен к седлу, назир взобрался на коня и, приказав показывать дорогу, направился к далеким холмам, чуть маячившим в желто–пегой мари.