Санкта-Психо
Шрифт:
— Но не ты?
— Дурак был, не подумал… — Ян вздохнул. — Торгни Фридман потребовал, чтобы я уступил ему место в очереди. А я не уступил. Хуже того, все это увидел учитель и велел Торгни встать в самый хвост. Этого он не забыл… — И Ян опять вздохнул. — А после этого начался террор. Торгни объявил мне войну. Он не давал мне проходу. То орал во всю глотку, какое я дерьмо, то просто подкрадется сзади и толкнет со всех сил так, что я лечу носом на пол…
Он помолчал.
— Так что я старался держаться от них подальше. От банды,
Пронизывающе холодный мартовский день, пятница. Последним уроком была физкультура. Школьная неделя закончилась. Закончилась спокойно, можно сказать. Никаких стычек.
Он задержался в раздевалке. Никого, кроме него, в спортзале не осталось — все побежали в школу, это в нескольких сотнях метров. Дожидались приятелей и убегали. Яна никто не ждал.
Ну что ж, ему не привыкать.
Взял свое старое, протертое чуть не до дыр полотенце. Четыре душевые кабинки. В какой-то из них неисправен кран, и вода со звоном капала на кафельный пол. Он повесил полотенце на крючок и зашел в ближайшую кабинку, рядом с сосновой дверью в сауну.
Включил теплую воду и намылился.
— Я стоял в душе и ни о чем не думал. Ноги немного устали после физкультуры, — продолжил Ян рассказ. — Знаешь, когда стоишь под теплым душем, словно бы спишь, правда? Нет, о чем-то думал… наверное, что остаюсь на выходные один. Папа с мамой куда-то уезжали. Закрыл кран и потянулся за полотенцем, как вдруг почувствовал, что пахнет табачным дымом. Обернулся — Торгни Фридман.
Торгни был одет — джинсы, джинсовая же куртка и сапоги.
Стоял, перекрыв вход в кабинку, смотрел на Яна и улыбался.
Торгни не был главарем банды, но он изо всех сил старался произвести впечатление на Петера Мальма. Петер и был настоящим главарем, хотя как раз сам он Яна никогда не трогал. Но Торгни и сам по себе довольно опасен.
Он улыбался так, словно у него и счастья в жизни большего не было — стоять и глазеть на голого восьмиклассника. Смотрел на Яна, не отрываясь.
И Ян на него смотрел. Можно было бы, наверное, отодвинуть Торгни и выйти… можно, если бы на его месте был кто-то другой, а не он, Ян Хаугер.
Так что он остался стоять на месте и тоже начал улыбаться.
Он всегда улыбался в минуту опасности. Чем страшнее ему было, тем шире он улыбался.
И Торгни улыбался — этакой победной улыбкой, все зубы напоказ. Они постояли так несколько секунд, потом Торгни, продолжая улыбаться, повернулся и кого-то позвал.
Несколько секунд все было тихо, потом дверь
Банда четырех. У всех в руках зажженные сигареты.
Теперь уже никакой возможности к побегу не оставалось.
— Они сидели в сауне? Зачем? — удивилась Рами.
— Прятались от учителей. Сидели там и курили потихоньку. Торгни, Никлас, Кристер и их главный… Петер Мальм. И все вышли из сауны. Я их увидел и подался назад.
Но куда ему было бежать? Он стоял в душе совершенно голый, в луже быстро остывшей воды.
И Торгни сказал одно только слово:
— Хаугер.
Это прозвучало как обвинение.
— Что ты здесь делаешь, Хаугер? Подглядываешь за нами?
Ян не ответил. Он продолжал улыбаться, точно желая продемонстрировать, что с его стороны никакой опасности ждать не приходится. Какая опасность? Четверо пятнадцатилетних парней против одного четырнадцатилетнего?
Торгни нашел добычу, ему и валить. С сигаретой в углу рта он схватил Яна за руку и что есть силы ударил ногой по голени. Ян как подкошенный рухнул на залитый водой кафель.
Он попытался встать, но чьи-то руки удерживали его. Не Петер Мальм, нет — тот наблюдал со стороны. Остальные. Три пары рук прижали его к полу.
Он понимал, и страх еще больше обострил это понимание, — главный у них Петер Мальм. Он хозяин, а они — цепные псы. Он попытался встретиться с Петером глазами. Только не спускай их с цепи…
— И что с ним делать? — спросил Торгни.
— Что-нибудь забавное, — пожал плечами Петер.
И тут Торгни пришла в голову мысль.
— Мы сделаем из него пепельницу! — обрадовался он.
Петер стоял сзади, а трое остальных гасили об Яна окурки. Один за другим. Выбирали места, где кожа понежнее.
Кристер погасил свою сигарету о грудь, в самой середине, между сосками.
Никлас ткнул окурок в пах.
Торгни не торопился. Он продолжал улыбаться. Наклонился и вдавил тлеющий конец окурка в шею, где самая тонкая кожа.
Ян зажмурился.
— Больно, конечно, но не это самое худшее, — сказал Ян. — Больно. Как будто тебе в кожу втыкают гвоздь… но это проходит.
— А что самое худшее? — спросила Рами.
— Запах. Запах остается надолго. Запах горелого мяса… твоего собственного.