Сансара загнанной белки, или 22 жизни одной маленькой меня
Шрифт:
***
Детство. Удивительно, как наша память отбирает, какие именно события оставить в себе на долгую долгость, а какие стереть, забыть и даже подкорректировать.
Прабабушка у себя в землянке варит сгущенку из молока и сахара. Она вносит дымящуюся плошку-тарелку, из которой валит пар и колышется беловатое жидковатое. Говорит: “Сегодня не очень получилось, жидко”.
Мама сидит на соседнем табурете, добавляет: “Все хорошо получилось!” Паттерн “сегодня у меня не очень получилось, а вот обычно\раньше лучше” прабабушка передала бабушке, бабушка маме,
Плита с газовым баллоном стоит у нее вне дома, в отдельном то ли коридоре то ли предбаннике. Там окрашенный красным пол. Там же вход в "погребку", оттуда она достает баночки с вареньем (особенно вкусное у нее малиновое) и соленья "девчатам". “Погребка” – место с особой доступностью, бабушка мало кому доверяет туда спускаться, делает это исключительно сама. Пока может.
Молоко дымит, очень непривычно на вкус. Оно какое-то вроде бы сгущеное, но не баночное, не такое. Я бегу посмотреть, а как это – сварить сгущенное молоко. В банках же должно быть. На вкус не похоже. Мама обещала, что будет такое же. Разочарование. “Прабабушка же старалась – значит, хорошо”, – витает откуда-то фоном.
***
Дома вытираю пыль. Фоном из другой комнаты мама-радио вещает на высоконравственных частотах о том, как она убиралась регулярно дома у родителей и насколько качественно. Мне полагается идти по чисто вымытым стопам. Аккуратно, детка, не натопчи!
На трельяже (На этом слове мама-радио вдыхает поглубже и… любит рассказывать о том, как все хотели трюмо, а у нас трельяж!. Как его трудно достать, а у нас вот есть! Сейчас я улыбаюсь этому. Маму, думаю, тоже.) стоит гора красивых бутылочек, в том числе пустых.
“Зачем?”, – вопрошаю я. Порой вслух. Бутылочки красивые, импортные! Иногда я выдвигаю ящики, внутри стоят три лака для ногтей – бордовый, нежно розовый и почти белый с перламутром. Мне хотелось бы, чтобы был красный. Я рассматриваю запасные пуговички в большой белой пластиковой шкатуточке с кружевной крышкой. Шкатулочковая крышка в узорах, она кажется мне нежной и очень принцессной. Я вытаскиваю пуговички, складываю их в кучки по видам, размерам. Аккуратно убираю обратно в шкатулочку. Мама почему-то говорит, что я медленно вытираю пыль.
Иногда рассказывает, как она убиралась до блеска у бабушки – ей был стыдно, если вдруг заходили одноклассники. Поэтому у нас чисто и трельяж. Это вот у нас не так как у них промежду прочим. У нас другее, чем у соседа. Да что уж там, у всех соседей вместе взятых.
Я вырастаю и делаю то же самое. Давеча была в театре на женском спектакле про женщин для женщин: “Да что ж ты все такая, отдельная”, – говорили там. Я отдельнюсь, отделяюсь от всех ближайший тридцатник не меньше. Выделяюсь из всех и того больше. А по другому я не то чтобы не хочу, но даже и не умею.
***
Мне 7. Мои белые банты соревнуются в белизне с фартуком. Первосентябрит. Я на линейке у старшеклассников еду на плече у кого-то большого, трясу колокольчиком. Или бегу с девочкой за руку. Память вытесняет частично воспоминания.
Помню обиду и недоумение, которые я несу маме с вопросом: "А почему я звоню в колокольчик не в своем классе?!" Линейка раньше на несколько часов, жара. Мне приходится высиживать в классной комнате те самые несколько часов в ожидании своего первого звонка и своего классного часа. Мама горда, что у меня колокольчик, и фартук, и вот это вот все.
***
В школе на первосентябрьском утреннике мы бегаем с одноклассниками друг за другом. Я хватаю мальчика за хлястик, он отрывается. Так я узнаю, что бегать за мальчиками себе же дороже, и пополняю словарный запас словом “хлястик”. Что скрывать – мальчик мне симпатичен. Не то чтобы я бежала ему об этом сказать, но… Мальчик Виталик бежит рассказывать маме. Мама Виталика спешит с этой новостью к моей. Моя мама предлагает помочь пришить. Я расстраиваюсь, мне стыдно и виновато.
Плачет Виталик
Плачет Регина
Хлястик оторван
***
Мама отпустила погулять с детьми со двора. Редкий раз, обычно не отпускает. Мы угуляли куда-то, где нас не видно. Мама ищет меня по дворам, находит и ругает.
На прогулке. Мы гуляем строго во дворе, как завещала мама. Мы идем играть в любовь с первого взгляда в подъезд между этажей. Дети уговаривают, я отказываюсь. Я отказываюсь и аргументирую маминым неразрешением. Я аргументирую и иду. Мама говорила гулять, чтобы меня было видно. Находит, уводит, ругает, кричит на весь двор. Она очень боится меня потерять.
После школы я зову в гости одноклассницу. Одноклассница зовет с собой подругу. Мы заходит домой за одной, потом за другой. Дело идет откровенно не быстро. Когда уже втроем мы идем ко мне домой, вижу несущуюся навстречу по улице маму. Мама бежит навстречу и сильно ругается. Не дозвонилась мне домой, отпросилась с работы и приехала искать. Разогнала всех подружек и отправила меня домой в одиночество. Эх.
***
Начиная с 7 лет и до конца школы, сижу дома одна. В прямом смысле ибо выходить из дома мне нельзя. Страшно очень. Особенно, когда звонят в дверь. Сижу мышкой. Мама звонит с работы по телефону, проверяет, как я там. Я там живу своей жизнью. Причем моя дневная жизнь в одинокости сильно разнообразнее, чем вечерняя с родителями.
Иногда я забываю выключить чайник (древне-серебристый алюминиевый со спиралью внутри, он включается в розетку) и он выкипает досуха. Порой я забываю чашку с водой на электрической плите (играла в хозяюшку – грела помыть посуду) и вода выкипает до коричнево-горелой не то чтобы чашки, а конфорки вокруг. Часто шарю от скуки по антресолям и всем верхам – устанавливаю конструкцию тумбочка-стул-табуретка друг на друге с надеждой найти что-то интересное и падаю оттуда нет-нет.
Мне скучно и я сильно не про безопасность. Смеюсь – да, да, я похоже тот самый чудом выживший ребенок.