Сансиро
Шрифт:
Ёсико принесла чай на веранду, а сама вернулась в комнату и села на татами. Сансиро уже решил уйти, но ему очень не хотелось расставаться с этой девушкой. Тогда, в клинике, она покраснела от его взгляда, так пристально он на неё смотрел, и ему пришлось сконфуженно уйти, но сегодня он чувствовал себя вполне непринуждённо. Они всё время переговаривались между собой, он — сидя на веранде за чаем, она — устроившись в комнате на татами. Вдруг Ёсико спросила Сансиро, нравится ли ему Нономия. Этот вопрос, казавшийся наивным, даже детским, на самом деле был полон глубокого смысла. Человек, посвятивший себя науке,
Эти рассуждения показались Сансиро в общем справедливыми, хотя и несовершенными. Правда, в чём их несовершенство, он не мог бы сказать — в мыслях у него была полная неразбериха. Естественно поэтому, что критиковать рассуждения Ёсико ему оказалось не под силу. И он со стыдом признался самому себе, что же может критически воспринять даже совсем простые, детски наивные вещи. Такая беспомощность недостойна мужчины! Теперь он утвердился во мнении, что с токийскими студентками надо держать ухо востро.
По дороге домой Сансиро с чувством глубокого уважения думал о Ёсико. Дома его ждала почтовая карточка: «Завтра в час дня мы идём на выставку цветочных кукол. Приходите к Хироте-сэнсэю. Минэко».
Тем же почерком, показалось Сансиро, была сделана надпись на конверте, торчавшем тогда из кармана Нономии. Сансиро несколько раз перечёл записку.
На следующий день — это было воскресенье — Сансиро сразу после завтрака отправился на улицу Нисикатамати в своей новенькой студенческой форме и до блеска начищенных ботинках. Дойдя тихим проулком до дома Хироты, он услышал доносившиеся оттуда голоса. Если от ворот сразу свернуть влево, попадёшь в сад, а через садовую калитку можно, минуя парадный ход, пройти прямо к веранде, опоясывающей комнаты. Сансиро взялся за задвижку в калитке, едва заметной среди живой изгороди китайского боярышника, как вдруг услышал, что в саду кто-то разговаривает. Это были Нономия и Минэко.
— Ничего из этого не выйдет, только упадёте на землю и убьётесь, — сказал Нономия.
— Всё равно так лучше, если даже убьёшься, — ответила Минэко.
— Впрочем, безрассудный человек вполне достоин такой участи.
— Вы говорите жестокие вещи.
Сансиро отворил калитку. Стоявшие в центре сада Нономия и Минэко обернулись к нему. Нономия, который был в новой светло-коричневой мягкой шляпе, кивнул головой, ограничившись обычным: «А, это вы!»
Минэко быстро спросила:
— Когда вы получили открытку?
Приход Сансиро прервал их разговор.
На веранде в европейском костюме сидел сам хозяин, выпуская, по обыкновению, свой «философский» дым. Он просматривал европейский журнал. Возле него расположилась Ёсико. Она сидела на татами, откинувшись назад и опираясь на руки, и разглядывала сандалии на своих вытянутых ногах.
Все были в сборе и, видимо, ждали только Сансиро. Хозяин отложил
— Ну что ж, пойдёмте. Вытащили всё же меня.
— Весьма признательны вам, — сказал Нономия. Девушки обменялись взглядами, улыбнулись едва заметно и вслед за мужчинами вышли из сада.
— Ну и высокие они, — заметила Минэко.
— Как фонарные столбы, — отозвалась Ёсико.
У ворот девушки поравнялись с мужчинами, и Ёсико сказала:
— Вот почему я ношу дзори с такими высокими подошвами.
Когда Сансиро, шедший позади всех, выходил из сада, на втором этаже резко распахнулись сёдзи и на веранде показался Ёдзиро.
— Идёте? — спросил он.
— Ага, а ты?
— Не пойду. Что за интерес смотреть какие-то цветочные поделки? Глупо!
— Ну, а дома сидеть тоже глупо. Пойдём!
— Я статью пишу. Большую статью. Так что мне не до прогулок.
Сансиро недоверчиво улыбнулся и ускорил шаг, догоняя остальных. Он увидел их в конце переулка, выходившего на широкую улицу. Вчетвером они шли под высоким осенним небом, и, глядя на них, Сансиро почувствовал, что жизнь его полна сейчас глубокого смысла, не то что в Кумамото. Эти люди как раз представляли второй и третий из трёх миров, о которых он некогда размышлял. Два силуэта тёмных, два — светлых, ярких, словно поле, покрытое цветами. В воображении Сансиро они составляли единое, гармоничное целое. Да и сам он, незаметно для себя, оказался частью этого целого. Лишь одно его тревожило: разговор Нономии и Минэко, нечаянно подслушанный в саду. Чтобы рассеять эту тревогу, Сансиро попытался догадаться, о чём шла речь.
У поворота все четверо остановились и оглянулись. Минэко приложила руку козырьком ко лбу. Через какую-то минуту Сансиро догнал их, и все в полном молчании двинулись дальше. Спустя несколько мгновений Минэко сказала:
— Я понимаю, Нономия-сан, почему вы так говорите — вы ведь физик.
Они, видимо, продолжали тот самый разговор.
— Да нет, то, что я физик, здесь ни при чём. Чтобы летать по-настоящему высоко, нужно создать пригодный для этого летательный аппарат. А тут прежде всего необходима голова. Верно?
— Но кто не собирается летать очень высоко, пожалуй, обойдётся тем, что есть.
— Так ведь погибнуть можно!
— Разумеется, всего безопаснее на земле. Только скучно так думать.
Нономия, смеясь, повернулся к Хироте:
— Сколько поэтесс среди женщин!
— Зато среди мужчин, к несчастью, истинных поэтов нет, — сказал Хирота. Ответ был неожиданным. Нономия промолчал. А Ёсико с Минэко заговорили о чём-то своём. Сансиро наконец представилась возможность задать вопрос.
— О чём это вы сейчас речь вели?
— Да о летательных аппаратах, — небрежно ответил Нономия. Для Сансиро это прозвучало, как концовка юмористического рассказа.
В это время они подошли к месту, где было очень много народу, и разговор сам собой прекратился. У статуи богини милосердия, касаясь лбом земли, стоял на коленях нищий. Он громко, ни на минуту не умолкая, просил милостыню. Лоб его был белым от песка, это бросалось в глаза, когда время от времени нищий поднимал голову. Никто не обращал на него внимания. Прошли мимо и Сансиро со спутниками. Но не успели они пройти и нескольких шагов, как Хирота вдруг обернулся к Сансиро: