Санскрит во льдах, или возвращение из Офира
Шрифт:
Выходит, человеческая душа изменится (к лучшему, само собой), поскольку природа откроет свои тайны; как бы заранее признано: все ее тайны, включая человека, раскрываемы. Это неизбежный вывод из антропологических посылок Чернышевского и стихов Платонова, исторически наследующего эти посылки, осознавал он сам такое на — следство или нет. Известный его рассказ о машинисте Мальцеве (1941) оканчивается:
«Я боялся оставить его одного, как родного сына, без зашиты против действия внезапных и враждебных сил нашего прекрасного и яростного мира» (2, с. 283).
По моему разумению, одно слово лишне — «прекрасный», естественный, впрочем, след взглядов раннего Платонова, не изжитых им в качестве мыслителя, человека, — отношение к стихиям косного мироустройства как благодетельным. Объективное содержание рассказа подтверждает лишь яростьмира, но не его красоту, попавшую в финал «от ума», от плохо объяснимой нечувствительности Платонова — человека к происходившему вокруг него.
Но почему «нечувствительность»? За две страницы до финала автор пишет:
«Я не был другом Мальцева… Но я хотел защитить от горя судьбы, я был ожесточен против роковых сил, случайно и равнодушно уничтожающих человека; я почувствовал тайный, неуловимый расчет этих сил (значит, не случайны и не равнодушны они. — В. М.)<…>…Я видел, что происходят факты, доказывающие существование враждебных, для человеческой жизни гибельных обстоятельств, и эти гибельные силы сокрушают избранных, возвышенных людей. Я решил не сдаваться, потому что чувствовал в себе нечто такое, чего не могло быть во внешних силах природы и в нашей судьбе, — я чувствовал свою особенность человека» (2, с. 282).
Замечательные слова: в нашей судьбе нет того, что есть мы, — нет человека, и мир, где мы живем, не может быть прекрасным, он глушит человеческое в нас; но вместе он прекрасен, ибо не будь его, не будь нескончаемых посягательств на человеческое в нас, мы, не исключено, так и не проснулись бы от вечного сна косной материи — небытия.
Однако у Платонова в слове «прекрасный» не читается этот смысл, и я усматриваю в его словоупотреблении свойственное ему противоречие слепой веры в коммунизм, в советский строй и художественной критики этих явлений (в «Чевенгуре», «Котловане») — противоречие, не осознанное самим автором.
Одновременно со стихами Платонов писал статьи об искусстве, приоткрывающие его эстетику. В них он обосновал то, что можно считать его эстетическим утопизмом, — своего рода автокомментарий стихов, прозы, его историко — культурной идеологии.
Июль, 1920 г., из рецензии «Но одна душа у человека» на спектакль Воронежского театра по роману Ф. М. Достоевского «Идиот»:
«Мы живем в то время, когда пол пожирается мыслью. Страсть, темная и прекрасная, изгоняется из жизни сознанием. Философия пролетариата открыла это…» (3, с. 519).
Автору 21 год — гадательная причина его пафоса. И все же, что это за время, когда пол пожирается мыслью? Надо не разбираться ни в том, ни в другом (или не чувствовать их в себе), чтобы ставить их в подобные отношения. Будь так, люди повымрут. Страсть изгоняется сознанием? Разумеется, не философия пролетариата открыла это, давно известно, и, к счастью, все обстоит не так. Писатель лишь выдает собственные настроения. «Буржуазия и пол сделали свое дело жизни — их надо уничтожить» (3, с. 519).
Уничтожить пол? Что значит эта метафора? Тут не просто ослепление от увлеченности, это ослепление мыслями, взятыми из книг; логикой, не соотносимой с жизнями других, —типологическое мышление утописта, притом русского. К тому же Платонов, можно предположить, еще разгорячен революционным пафосом, иначе откуда бы взяться словам: «Пусть не женщина — пол со своей красотой обманом, а мысль будет невестой человеку» (3, с. 519).
Пол для Платонова — женщина, мужского варианта он не рассматривает, что должен бы сделать как мыслитель. Вероятно, замечу вскользь, пол был тогда предметом его особой заботы — здесь материал для психоаналитика, занятого разгадыванием особенностей личной жизни по следам в художественном, умственном или ином творчестве. Однако характерная деталь: личные тяготы (заботы, недоумения) социальный утопист (а таков Платонов) воображает чуть ли не всемирно — историческим делом. У него проблемы с противоположным полом — и вот, готово: пол объявлен исполнившим свое дело жизни, его надо уничтожить заодно с буржуазией. Так в революцию шли от неразрешимости личных конфликтов, мотивируя исторической необходимостью. В близко — похожей логике выстроены отношения героев «Что делать?» Чернышевского. В. Набоков обратил на это внимание в романе «Дар».
Платонов, продолжает:
«Мышкин — родной наш брат. Он вышел уже из власти пола и вошел в царство сознания» (3, с. 520).
Каково суждение: наш брат, т. е.он почти мы, он — это мы, любой из нас, наверное, и автор среди этих «мы», на самом же деле — только автор. Незамаскированное высказывание имело бы вид: Мышкин — это я, и все, что пишется о нем, я пишу о себе, но не могу (не хочу, не умею, стесняюсь) признаться.
Выйти из царства пола Мышкин не мог, он там никогда не был, но если «Мышкин — это я», утверждение понятно: такПлатонов представлял решение собственных задач, и свое решение увидел спасительным для человечества. Из романа Чернышевского такой способ думать знаком.
Отношение к полу, понимание жизни пола многими социальными утопистами типологично: они чувствуют (по своим переживаниям), что эта сила плохо контролируется; что ум, интеллектуальный талант здесь не имеют решающего значения (именно на своем опыте хорошо знают); что главная роль принадлежит совсем иным качествам (которых сами утописты чаще всего лишены, либо эти качества в них слабо выражены); что, наконец, в этой сфере преобладает произвол — как раз то, чего авторы утопических проектов не в состоянии объяснить, понять и что поэтому разрушает любые социальные планы.
Вот почему, надо полагать, ни одна из развитых социальных утопий, русская ли, западная, не оставляет человеку половой свободы, везде эти отношения подвергаются извнешнему, не от самого человека идущему нормированию, регулированию: тут и общественное, а не семейное воспитание детей; и общие женщины — именно по распоряжению власти общие, а не по свободному выбору самих людей, мужчин и женщин.
На первый взгляд удивительно, а по существу естественно: суждения молодого Платонова совпадают с взглядами коммунистических теоретиков «половых отношений». Один из них писал: