Сборник фантастических рассказов
Шрифт:
Несколько секунд Шлепкун осмысливал произошедшее, а потом его внезапно захлестнула и опьянила волна счастья.
«Свершилось! Я свободен! Я создам клоны и восстановлю нашу цивилизацию – великий деятельный народ шлепкунов! Я… я…»
Внезапно Шлепкун вспомнил об отважном гуманоиде и преисполнился к нему искренней благодарности. Ему стало стыдно, что, прожив на их планете несколько тысячелетий, он, парализованный страхом, так и не удосужился изучить обычаи гуманоидов или обратить на них хотя бы малейшее внимание.
«Я подарю их народу
Полный желания одарить своего спасителя, Шлепкун кое-как вскарабкался на ящик. Это оказалось чудовищно сложно, потому что его маленькое тело было неповоротливо и вдобавок лишено конечностей.
Когда взгляд гуманоида упал на него, Шлепкун ощутил настоящее счастье.
Бомж Сырцов пораженно икнул. Икнув, он выругался длинно и одновременно блаженно и протянул руку.
«Что ты собираешься делать! Разве ты не видишь, что я…» — хотел крикнуть Последний Шлепкун, но было уже поздно…
Сырцов надкусил внезапно появившийся на ящике соленый огурец.
Отбивка длинной в мысль
Сюжет — эта та часть, которая перетягивает одеяло на себя. Если есть жесткий сюжет, сразу теряется внутреннее наполнение. НО: рассказ без сюжета – мясо без скелета, которое сразу становится бесформенной грудой и заваливается частью в эссе, частью в мемуары…
Итак, попробуем. Сюжет — в стороне, мысли — в центре. Во всяком случае одно приятно: в этом очерке ни о чем я изначально, с первых же строк чувствую бесконечную свободу от всего, что связывает писателя: от героев, от сюжета, от композиции и т. п. и т. д. Я подумываю даже отказаться от стиля! Плевать на стилистику! Пусть мысль течет так, как ей хочется, не боясь повторений занудств, «чтобы» и «как будто». Пусть мысль будет сама собой, не зная красивых форм!
Я смотрю на монитор и вижу текст в его «книжном», выбеленном уже виде.
Губительная легкость. Часто, правя на компьютере уже готовую вещь, занимаешься только залатыванием очевидных дыр, ленясь взяться на основательную переделку.
Если же семь-восемь раз вынужден перепечатывать или переписывать рукой один и тот же текст, добиваясь совершенства, то во время самого процесса переписывания книга расширяется, улучшается и подвергается основательной доработке и переработке. В результате, рукописные тексты, к седьмой, скажем редакции видоизменяются настолько, что не имеют уже с первым, начальным вариантом почти ничего общего. Компьютерный же текст остается практически одним и тем же именно из-за этой ложной легкости при правке… Но это я уже писал когда-то. Неважно… Держал как-то в руках черновики Толстого. Он писал в детских тетрадях по 3 копейки, почти один к одному. «Война и мир» написана в таких тетрадях.
Рукой?
Все равно от каждого выживает только одна-две книги. Больше корабль истории все равно не унесет — Ноев ковчег тесен… Каждой твари по паре – остальные за борт.
Отбивка с цифрами и очками — это нотные знаки читательского внимания длинной в одно дыхание. Своего рода «мысль один», «мысль два». Это приятно организует текст. Хотя здесь и нет сюжета, но должен быть какой-то принцип построения. Зачем?
Мне мешает мое «я». Я одной стороны только «я» истинно и за него можно поручиться, с другой: «я» — это не литература. Это профилактика душевных расстройств. Онанизм для бедных. Шизоидов в их творческой разновидности лечат мемуарами и ведением дневника. Если не вылечивает, то отвлекает…
Писатель это взгляд. Больше ничего. Даже не ум. Язык, стиль — отчасти разврат, хотя и создает форму. Язык как и сюжет смещает фокус, сдвигает лупу с книжного текста на поля… Трогательность фокуса не в красивости. Интересно профессиональная проститутка, влюбившись по-настоящему, может повести себя неопытно?
О «я-писателях». Все то, что выходит на рамки их Я — восприятия, им не интересно, зато самокопательство и обнажение тайников души, равно как и самоидеализация, не всегда осознанная, составляют важную часть их творчества.
Таких писателей множество, их легко определить — в большинстве их произведений главный их герой — Я. Скажем, Ремарк, которого я когда-то очень любил — такой явный Я-писатель, а из русских, скажем, Нагибин, нередко Набоков, но у него фокус с «я-оборотным» — когда герой, простроенный от я становится «он»… В основе этого лежит детское и очень светлое желание:
посмотрите-ка на меня, посмотрите, да посмотрите же. Один из трех столпов на которых стоит творчество. Два других — необходимость и страх смерти.
Банальный чемоданчик: писательство — возможно даже в большей мере, чем всякая другая созидательная деятельность — это попытка убежать от смерти оставить на Земле что-нибудь свое плюс, разумеется, потребность испачкать побольше хорошей чистой бумаги, которая при другом более благоприятном раскладе могла бы расти и зеленеть где-нибудь в качестве лесов.
Три стадии, которые нужно пройти — познание авторитетов, следование авторитетам, отказ от авторитетов. Только так или изначально не стоит…
После Пушкина легко быть Пушкиным, после Чехова — Чеховым, Толстого –
Толстым. Легко писать «под» со стопроцентным сливанием. Первый стимул творчества: могу не хуже. Ну и что? Вера Холодная все равно будет одна…
Два источника писательства: как потребность в реализации слуха (могу петь и пою), а другая… шут ее знает, может и, правда, есть что-то…