Сборник
Шрифт:
– Генри, - начал я и замолчал.
Он ждал, и не то чтобы нервничал, но ощущал некоторое беспокойство.
Типы вроде Генри не дерутся, не убегают, с ними можно делать все, что угодно. Но надо думать. Думать над тем, что бы такое сказать, самое правильное. Я придумал.
– Генри, - сказал я как-то по-настоящему мягко, искренне, и эта перемена поразила его больше, чем если бы я заорал.
– У меня страшная беда, и ты единственный человек в мире, которому я могу довериться.
– Черт возьми.
– Он подошел поближе и в сгущающихся сумерках взглянул мне прямо в глаза.
– Почему ты сразу не сказал?
У
– Это долго рассказывать... Не буду морочить тебе голову. Может, лучше...
– О, нет! Я пойду с тобой.
– Ты настоящий друг, - прошептал я и громко сглотнул слюну, как бы от волнения.
Мы подошли к парку. Я брел медленно, держа дистанцию, как на похоронах, а Генри семенил рядом, то и дело тревожно заглядывая мне в лицо.
– Это насчет той девушки?
– спросил он.
– Нет. Она здесь ни при чем.
– А ее муж... Что с ним случилось?
– То же, что с бараном, который попер на овцу, да промахнулся, - я толкнул его локтем.
– Понял? Короче, он ухнул в пропасть.
– Мы как раз шли под фонарем, и я видел его лицо.
– Послушай, однажды из-за этой улыбочки голова твоя расколется, как орех. Зачем ты все время демонстрируешь свои зубы?
– Виноват, - сказал он. И когда мы уже почти пересекли парк, он спросил: А почему?
– Что "почему"?
– Ее муж... в пропасть?
– А-а. Она вроде с кем-то переспала, а когда сказала мужу, он и навернулся. Знаешь, есть люди, принимающие вещи всерьез... Вот мы и дома.
– Я пропустил его вперед, мы прошли по дорожке, потом через вертящуюся дверь. В лифте он уставился на стены, отделанные деревом.
– Очень красиво.
– Не так сыро, - скромно заметил я. Двери скользнули в стороны, я провел его через холл и толкнул дверь ногой.
– Входи.
Мы вошли в переднюю и, естественно, наткнулись на Лоретту. На ее лице застыло дежурное выражение, с помощью которого она выдает злость за оскорбленные чувства. Я подтолкнул Генри вперед, наблюдая за тем, как негодование сменилось Светской Радостью.
– Познакомься, это моя жена. Он отступил, но я снова толкнул его вперед. Он заулыбался, склонил голову и завилял хвостом.
– Хм, хм, - сказал он, сглотнул и начал снова, - как поживаете?..
– Это Генри, - сказал я, - мой школьный друг Генри, о котором я тебе рассказывал, Лоретта.
– Никогда я ничего не рассказывал.
– Он хочет есть, и я хочу есть. Сообрази нам что-нибудь.
– Не давая ей вставить ни слова, я сказал: - Ужин на бумажных тарелках в моей каморке организовать легче, чем накрыть на стол, а?
– Ей пришлось кивнуть, а я толкнул Генри к моей келье и сказал: Прекрасно и спасибо, о, лучшая из женщин!
– Она еще раз кивнула - уже соглашаясь. Войдя внутрь, я закрыл двойную дверь и, хохоча, прислонился к ней.
– Черт возьми, - сказал Генри, у которого загорелись глаза.
– Ты не говорил, что женат.
– Улыбка померцала, потом исчезла вовсе.
– Наверное, не говорил. Это же мелочь. Мы не говорим о воздухе, которым дышим, о насморке, о дороге на работу.
– Да, но, может быть, она... Может, мы ее беспокоим? А почему ты смеешься?
Я смеялся, вспомнив, как изменилось лицо Лоретты, когда мы вошли. Конечно, я опоздал и этим испортил обед, да плюс ко всему явился пьяным, а Лоретта приготовилась весь вечер демонстрировать свое негодование и никак не ожидала, что я кого-то приведу. Ах, Лоретта, такая учтивая, такая воспитанная! Скорее умрет, чем выдаст свои чувства незнакомому человеку.
– Я смеюсь, потому что, какое это беспокойство? Он сел и сказал:
– Хорошенькая.
– Кто? Лоретта? Плохих не держим. Генри, а ведь я не такой, как все.
– А другие - разве такие, как все?
– спросил он робко.
– Конечно, идиот. Говоря "не такой", я хочу подчеркнуть: совсем не такой. Это не обязательно лучше, чем другие, - скромно добавил я.
– Просто не такой.
– В каком же смысле?
– Ох этот Генри. Обязательно должен докопаться!
Как бы в ответ на его вопрос я достал футляр для ключей, взвизгнул молнией, нащупал бронзовый ключик от ящика стола и повертел у него перед носом.
– Все расскажу, когда запихнем что-нибудь в брюхо и останемся вдвоем.
– Это та самая неприятность, которая... та, где нужна моя помощь?
– Та самая, но это дело настолько личное и тайное, что я не позволю себе даже думать об этом, пока не запру дверь.
– Ну ладно, - сказал он, - хорошо.
– Он явно подыскивал другую тему для разговора.
– А можно я спрошу про ту девушку, чей муж...
– Шпарь, - сказал я, - хотя это не так интересно. Ты, Генри, здорово умеешь путать кошмарное с банальным.
– Прости. Но она выглядела ужасно... расстроенной. Я... мне кажется, не понял, что ты сказал?
– Этот странный порядок слов он завершил знаком вопроса.
– Она с кем-то еще...
– Слова угасли, и Генри покраснел.
– И муж об этом узнал?
– Не то чтобы узнал - она сама ему сказала. Понимаешь, ее втянули в какие-то опыты, ну что-то вроде испытаний нового лекарства, которое подавляет волю. Под воздействием этого снадобья, - я улыбнулся приятным воспоминаниям, -- она была послушна, как овечка. Ты видел, что она совсем не дурнушка, скорее наоборот, значит, произошло то, чего следовало ожидать. Carpe diem*, говорят римляне в таких случаях, - то есть - сверли и получишь нефть.
Генри смотрел рассеянно, но все же улыбался.
– А тот ученый, который дал ей это лекарство... В общем, она совсем не была виновата, то есть ее муж не должен был?..
– "Не должен был", - передразнил я.
– Должен, если знать этого мужа. Один из тех идеалистов, кто считает любовь священной, и всякое такое. Кроме того, у него пол-лица осталось в Корее, и это сильно его удручало. Любовь - это чушь.
– Откинувшись на спинку стула, я продолжал: - Он никогда бы ничего не узнал. Но этот медикамент похож по действию на "эликсир правды". Хотя человек, проглотив его, не выглядит "поддатым". Она пошла прямо домой, причем выглядела как всегда, но не могла ничего скрыть. Она и не знала, что ее, как бы это сказать... накачали. Ей подсыпали в кофе. Она рассказала мужу, что случилось, и не ручалась за свою будущую верность. Почти всю ночь он прокручивал это признание в своей голове, а потом встал, влез в машину, разогнался и ухнул в пропасть.