Сборник
Шрифт:
Я писал о наводнениях, убеждая читателей, что Америку ждет гибель под водой, потом о засухе, рисуя картины смерти наших потомков на сухих, как пережаренный картофель, равнинах; строчил заметку о столкновении с кометой, а следом - о придурках, предсказывающих конец света; сочинял биографии великих патриотов, соразмеряя их с величиной передовой статьи, чтобы они ее не затмили. Это приносило деньги, совесть меня нисколько не мучила, и я жил в свое удовольствие.
Словом, много воды утекло за эти двадцать лет, пока я вдруг не встретил Генри.
Самое нелепое, что
В этот осенний день, когда все, кроме него, уже ходили в пальто. Генри подбежал ко мне, задыхаясь и словно виляя хвостом от восторга. Я его тут же узнал и, не в силах сдержаться, принялся хохотать. Он тоже засмеялся, радуясь до неприличия. Его совсем не интересовало, почему я смеюсь, он снова и снова невнятно произносил мое имя; он всегда говорил невнятно из-за этой улыбки от уха до уха, красующейся на лице.
– Ну что, пошли!
– заорал я, прибавив крепкое словцо - такое, от каких он всегда морщился.
– Я поставлю тебе рюмашку, я поставлю десять рюмашек.
– Нет, - сказал Генри, улыбаясь, и слегка попятился, втягивая голову в плечи и съеживаясь.
– Сейчас не могу.
Мне показалось, что он рассматривает мой твидовый костюм с жесткими складками на брюках и жемчужно-серую шляпу. А может, он заметил, что я разглядываю его одежду. Он замахал руками, как старуха, которую застали голой, и она не знает, что прикрывать.
– И вообще я не пью.
– Так будешь пить, - сказал я.
Я схватил его за руку и потащил за угол, в кафе Молсона; он робко вырывался, бормоча что-то сквозь свои крепкие неровные зубы. Мне нужна была выпивка и веселье, причем немедленно, и я не собирался тащить его к себе домой только потому, что на людях ему будет не очень уютно.
За одним из столиков кафе я заметил девушку, именно ту, которую мне больше всего не хотелось видеть. Как, впрочем, и быть увиденным. Правда, я не дрогнул. И все же: когда я наконец научусь справляться с такими, как она?
– Садись, - сказал я, и Генри пришлось сесть; я толкнул его так, что он ударился о край дивана. Я плюхнулся рядом, задвинув его в угол, чтобы он не смог выйти.
– Сти-и-в!
– заорал я, оповещая всех присутствующих о своем прибытии. Бармен, правда, уже направлялся к нам, но я всегда так кричу, чтобы его подразнить.
– Иду, иду, - откликнулся он.
– Что будете пить?
– Что ты пьешь. Генри?
– Да ничего. Я вообще не пью. Фыркнув, я сказал Стиву:
– Две по сто, и к ним содовую, отдельно.
– Поверь, я ничего не хочу, - сказал Генри, опять втягивая голову в плечи и съеживаясь.
– Я не пью.
– Нет, пьешь, - ответил я.
– Что это с тобой? Давай начнем сначала, с самой школы. Ты расскажешь мне историю своей жизни: все тяготы, трагедии, неудачи и триумфы.
– Моей жизни?
– повторил он, искренне удивленный.
– Боже мой, я ничего такого не достиг. Работаю в магазине.
Я смотрел на него, удрученно качая головой, и он тут же спрятал руки под стол, словно стесняясь неопрятных ногтей.
– Да, я знаю, я ничего не добился, - он взглянул на меня своими необычными блестящими глазами.
– Не то что ты - каждую неделю в газете, и все такое.
Стив вернулся, неся виски, и я подождал, пока он уйдет. Я всегда делаю вид, что ворочаю большими делами и не хочу посвящать обслугу в свои проблемы. Могу поклясться, что Стив иногда скрипит зубами от досады, хотя и молчит. У хорошего клиента всегда чуть больше прав, так что Стиву приходится терпеть. Он ведь всего лишь бармен.
Когда он ушел, я поднял бокал:
– За кривую, что нас вывезет, за коня, что унесет, за идею, что все выразит, за вранье, что нас спасет.
– Честное слово, я не пью...
– Я намерен тебя угостить, так что отказываться бесполезно.
– С этими словами я взял его бокал и поднес к самому его носу.
Генри успел приложиться как раз вовремя - иначе бокал угодил бы прямо за широкий воротник. Он сделал глоток, и его огромный рот чуть не завязался узлом, словно его прошили тесьмой. Глаза округлились и наполнились слезами, он попытался задержать виски во рту, но чихнул, сделал судорожный глоток и отчаянно закашлялся.
Я едва не лопнул от смеха. Как-нибудь в другой раз я включу магнитофон, повторю фокус - и прославлю старину Генри на века.
– Черт возьми!
– выдохнул он, обретая дар речи. Он вытер глаза потрепанным рукавом (видимо, платка у него не было).
– Крепкое, - сказал он, вымученно улыбаясь.
– Неужели ты это пьешь? последнее он почти прошептал.
– Ну да, вот так, - сказал я и допил остаток в его бокале.
– И еще вот так, - и допил остаток в своем.
– Сти-и-в!
– заорал я, хотя у Стива был наготове поднос с новой порцией, и я это знал.
– А теперь - о том, о чем ты начал говорить, Генри, - сказал я, но умолк на время, пока Стив расставлял бокалы и убирал пустые.
– Словом, о тебе. Ты заявляешь "нечего рассказывать", потом сообщаешь, что работаешь в магазине, и точка. Так вот, теперь я сам расскажу историю твоей жизни. Прежде всего: кто ты такой? В этой созданной Господом серо-зеленой Вселенной нет большего оригинала, чем ты. Заметь, это только начало.
– Но я..
– заикнулся Генри.
– Ни одна гора, - перебил я, - и наоборот, ни один атом - новейший, расщепленный, выбрасывающий альфа-частицы - не значат больше, чем твоя самобытность. Вспомни землетрясение, вековой дуб, скачки или научное исследование и, клянусь Богом, я назову то же самое, но на тысячу лет раньше. А ты, - тут я наклонился и воткнул указательный палец в ямку над его ключицей, - ты,
Генри, уникален - как на нашей планете, так и во всей галактике.
– Ну нет, что ты, - засмеялся он, освобождаясь от моего пальца, который пригвоздил его к стене.