Сценарий счастья
Шрифт:
— Привет! — просияла она, едва я вошел. — Как тебе уже доложила старшая официантка, я немного припозднилась. Не поможешь мне открыть кьянти?
Лили тем временем натирала на терке сыр пармезан, а Эви уже откидывала спагетти в дуршлаг. Фартуком было прикрыто простое, но симпатичное платье, которое, я был уверен, на занятия она не надевала. Кухня благоухала всевозможными ароматами и напоминала мне о временах нашего студенчества, когда мы сами готовили себе ужин и до глубокой ночи музицировали.
Мы поцеловали друг друга в щеку. Мне показалось, что Лили неодобрительно отнеслась к столь откровенному проявлению симпатии, а Дебби — наоборот. О чем говорила и ее смущенная улыбка, когда я отечески погладил ее по головке.
После того как девочки закончили накрывать на стол — прямо на кухне, по-домашнему, — я выложил свои дары. Они с восторгом развернули своих кукол. Подарки задали тему для разговора, который продолжался почти весь ужин.
Я делился с ними воспоминаниями об Ади-Шуме, которые все еще жили в моей душе и потому оставались такими яркими, такими живыми: больные, простоявшие в нескончаемой очереди целую ночь, а то и больше, чтобы показаться врачу подчас всего на несколько мгновений, — мы называли такие моментальные диагнозы «летучими». Загадочная группа альтруистов, пожертвовавших комфортом и благополучием на родине ради спасения несчастных жертв голода, засухи и гражданской войны. Более существенные эпизоды, навсегда изменившие мое отношение к жизни — в частности, породившие во мне комплекс вины за то, что я могу сидеть за таким вот столом.
Девочки были безукоризненно воспитаны, они не позволяли маме и пальцем двинуть, чтобы что-то подать на стол или, наоборот, убрать. Однако они настойчиво игнорировали призывы матери удалиться и заняться уроками. Эви пришлось сформулировать это в виде приказа:
— Так. Я полагаю, юные леди, вам следует сейчас откланяться и начать заниматься, иначе у вас не останется времени на телефонные разговоры.
Почувствовав реальную угрозу, обе нехотя удалились. При этом Дебби все тянула время и просила мать разрешить ей присутствовать, когда мы потом станем играть.
— А кто говорит, что мы собираемся играть? — в некотором смущении ответила Эви. — У Мэтью был длинный день. Дай человеку посидеть и спокойно отдохнуть.
Желая окончательно переменить тему разговора, она повернулась ко мне и поинтересовалась:
— В котором же часу ты обычно приходишь на работу?
Эта тема была для меня более безобидна.
— Вообще-то иногда я оттуда и вовсе не ухожу. Ночую в лаборатории.
То, что все считали моим недостатком, произвело неизгладимый эффект на юные души.
— Вы что же, вовсе спать не ложитесь? — выпучила глаза Лили.
— Ну почему же, обычно устраиваюсь ненадолго у себя на кушетке, — поспешил успокоить я.
— Наверное, поэтому вы и не женаты? — простодушно спросила Дебби.
Эви густо зарделась и вернула бразды правления в свои руки.
— Ну, все, хватит, юная леди. Ты свободна.
— Ладно. Надеюсь, еще увидимся.
— Умные дети пошли! — засмеялся я. Я бы и еще их как-нибудь похвалил, чтобы успокоить мать, но румянец со щек Эви уже сошел. — Как, интересно, Роджер без них обходится?
Ну, для него это не проблема, — ответила она с нескрываемым неудовольствием. — Мне кажется, он даже свои гастроли специально планирует так, чтобы девчонки не могли провести с ним каникулы. Точнее — с ними. Как ты, вероятно, уже заметил, я не слишком жалую Кармен. Поверишь ли, у нее трое собственных детей, которых она настойчиво не замечает. Но ты же знаешь артистов — особая публика!
— Эви, мне очень жаль, — сочувственно произнес я. — Это так несправедливо по отношению к тебе и дочерям! Ты ведь тоже достойна того, чтобы ездить на гастроли.
— Ну, вот девочки подрастут… Надо только чуть-чуть подождать. Давай лучше говорить о тебе. В медицине о твоих достижениях мы уже знаем. Теперь расскажи, чем ты занимаешься в музыке.
Идя в гости, я не питал иллюзий: было ясно, что эта тема рано или поздно возникнет. В конце концов, музыка была тем, что нас когда-то связывало. Языком нашего общения. Представьте себе, что разговаривают две рыбы — и ни словом не упоминают о воде.
Хотя я довольно много об этом размышлял, долгими часами придумывая, как я открою ей (как бы это назвать?) свою потерю интереса к музыке, я так и не сумел найти подходящих слов, чтобы выразить свое состояние. Да и как с позиции разума объяснить то, что со мной произошло? Душевная травма в результате ранения? Если верить одному психоаналитическому исследованию, такое бывает. Но верно ли это в моем случае?
А кроме того, могу ли я и дальше молчать о своих отношениях с Сильвией и о том следе, какой они оставили в моей душе? Именно они сделали меня таким, какой я есть теперь.
А если точнее, то каким я уже не являюсь.
Никогда прежде я никому этого не рассказывал. И только сейчас, открывая душу перед Эви, я начал в полной мере осознавать глубину душевной немоты, в какой я жил все эти годы.
Я также понял, что Эви — единственный человек во Вселенной, кому я могу открыться. И кто меня поймет.
Я начал с рассказа о том вечере в Крансе, когда я впервые не смог играть.
— Боже, Мэт, — сочувственно прошептала она. — Как это, должно быть, ужасно! Как ты это переносишь?
Сколько раз за прошедшие годы я сам задавал себе этот вопрос! Как я сумел пережить тот момент, когда понял, что музыка ушла?
Мы долго молчали. Потом Эви сказала:
— Бетховен — вот кого мне это напоминает. Но он, хоть и был глухой, мог сочинять! Написать «Оду к Радости» и слышать ее в голове! Ты, наверное, ощущаешь себя немым.
— Эви, пожалуйста, не надо преувеличивать. Я не гений. Мир без меня нисколько не обеднел.
Но ты обеднел! — Ее голос был исполнен такого сострадания, как если бы она пережила это вместе со мной.
Мы опять на несколько минут замолчали. Потом Эви серьезно посмотрела на меня и сказала:
— Расскажи мне все. Пожалуйста, Мэт, не бойся.
Мы проговорили до глубокой ночи. О Сильвии. О Париже. Об Африке. Об ее исчезновении из моей жизни.
Эви ничего не говорила. Только слушала.