Счастье Анны
Шрифт:
— Перестань, — прервала пани Гражина.
— Это беспокоит тебя?
Пани Гражина не ответила, сделав лишь знак рукой, чтобы Ванда ушла. Ей было стыдно за дочь перед пани Янковской, бывшей курьершей, исполняющей сейчас функции медсестры. Ванда всегда была холодной, хотя ее безразличие — это результат пагубного влияния Щедроня.
После ухода Ванды медсестра сказала:
— Я случайно знаю эту историю, потому что девушка из нашего дома на Коперника, 7…
— Какая история? — удивилась пани Гражина.
— Об этой дочери портнихи. Она очень способная и красивая девушка. Закончила
— Из-за кого?
— Из-за такой герлз, что в театре танцует. Познакомился с ней где-то, не скажу точно где, потому что не знаю, ну, а тут шасть-прасть — и остался без денег. И к занятиям уже не так серьезно относился, вот и выбросили. Смотрю я, а он снова стал ходить к Ямелковской. Та герлз его побоку; извините, без денег зачем он ей? Так вот эта Фэлька, такая глупая, опять начала с ним встречаться, как будто ничего и не случилось. То ему это, то ему другое, жалела его, что он безработный, и до того дожалелась, что ему позволила. Пусть, говорит, хоть такое утешение будет у бедного. А была же девушка честная, и доказательство тому, что сама говорила мне на мои замечание: голодного, говорит, накормить не грех, жаждущего напоить не грех, а что я, значит она, делаю? Так я ей говорю: «Не врала бы, панна Фэлька, потому что из-за распутства, для собственного удовлетворения, а не из-за милосердия!» Так она клянется мне, что ни за что! Она и сама удивляется, говорит, как это другие женщины могут чем-то таким заниматься, потому что и противно и больно.
Янковская рассмеялась, закрывая рот рукой, и добавила:
— Потому что еще молодая, воли Божьей не чует.
— И что дальше?
— Оно известно: дьявол не спит. Мать раз смотрит, второй и говорит: «Ах ты такая-сякая, выгоню из дому!..»
— А что этот телеграфист? — спросила пани Гражина.
— Он? Только его и видели. Как убедился, что она беременна, так и фьють!.. Говорят, что в Миляновек поехал. В самом начале так он ей советовал, даже велосипед хотел продать, чтобы она отказалась рожать, а она нет и нет. Мать кричит: выгоню из дому, а она отвечает: ну и пусть!
— Почему же не попытались склонить этого телеграфиста жениться, это было бы проще всего.
— Женатый был. Женатый, только жена куда-то с другим убежала. А на развод нужно иметь деньги. Так значит, что это я хотела сказать… та девушка на глазах стала меняться, а мать прямо к вашей дочери, к пани Щедроневой (они там умеют и знают литературу): что делать, чтобы детей не было? Пани Щедронева отвела девушку в сторону и давай ее убеждать, чтобы глупостей не делала, что боли никакой не будет и чтобы она отказывалась рожать. А та малая ни на шаг: хочу иметь ребенка, говорит, и конец. Так мать, долго не думая, выгнала ее из дому, чтобы позора перед глазами
Пани Гражина не слушала. Какое ей дело до этого? Наверное, странное социальное явление, результат переворота в голове молодежи. По правде говоря, даже интересная тема для обсуждения в Гражданском союзе женщин… И что из того, если уже не она выступит и укажет правильные пути? Если раньше она могла с уважением и не скрывая интереса слушать даже обычные сплетни, потому что все знали, да и она сама была уверена, что сплетни эти представляют ценный материал для общественного обсуждения как определенные характерные проявления окружающей нас жизни, то сегодня заниматься чем-то подобным было бы ниже ее достоинства.
Поэтому она часто прерывала рассказ говорливой медсестры, временами даже в моменты весьма интересные. Да, они говорили о жизни, которая течет дальше и будет течь мимо нее без ее участия и влияния. Она оказалась выброшенной из течения на какой-то берег, откуда уже нет возврата, где останется бесполезной и никому не нужной до конца.
Пока она работала, действовала, держала в своих руках нити многих дел, ей самой казалось, что она незаменима, что продление на неделю ее отдыха в деревне вызвало бы невосполнимые потери в ходе общественных дел. Сейчас она удивлялась ясности, с которой видела незначительность ущерба по причине ее отсутствия. Все пойдет своим чередом. Ее место займут другие. Может быть, менее ответственные, может быть, менее способные, по не настолько, чтобы это имело видимую разницу.
Так что же? Какую-нибудь награду, душевное удовлетворение забрала она с собой на тот пустой берег? Какова же цель жизни? Долгие годы, очень долгие годы она служила обществу своей работой, самоотверженной, разумной, неутомимой, и это общество рассчиталось с ней брызгами юбилейного банкета. Разумеется, когда она умрет, они организуют ей похороны. Вероятно, пышные, вероятно, торжественные, но безразличные и холодные.
«Никто не будет плакать на моих похоронах», — представила она себе.
И она взбунтовалась: но почему?! Разве ее смерть не будет потерей? Разве вместе с ней не уйдет существо высокого человеческого достоинства и позитивной общественной значимости? Даже враги не смогут бросить на ее гроб камень. Могут сказать, что ошибалась, но не откажут ей в добросовестности, самоотверженности и верности. Кого же им жалеть, если не ее?
Перед закрытыми глазами пани Гражины проплывали лица людей, с которыми она сталкивалась в своей деятельности. Они были серьезными и торжественными, но ни на одном из них она не могла заметить слез.
А дети?
Если даже она допустила какие-то ошибки в их воспитании, то такой ограниченный человек, как Куба, не может иметь об этом своего мнения, а такая самонадеянная женщина, как Ванда, не может иметь к матери никакой претензии, потому что, вероятно, считается идеалом.
И, однако, на их лицах тоже не будет слез.
Неужели только потому, что не сюсюкала с ними, не баловала их, не портила их желудки сладостями? Антоний тоже этого не делал: она ему категорически запретила всякие нежности по отношению к детям, но все-таки на его похоронах они плакали. И до сегодняшнего дня у них сохранились к нему какие-то чувства.