Счастье Анны
Шрифт:
— Идите спать, сестра, — прошептала Анна, — я отдохнула и буду дежурить сама.
Сестра отрицательно покачала головой, указывая на ряд бутылочек с лекарствами и на часы. Анна поняла, что нужно знать, какие лекарства и когда давать. Она кивнула головой и устроилась в уголке.
Сейчас она вспомнила, что сегодня не была в бюро и даже не предупредила Минза, а там столько срочных дел ждало ее. Разумеется, кому-то пришлось их выполнить. Наверное, панне Стопиньской.
«Какая же это каторга! — подумала она. — Завтра нужно будет извиняться, объясняться, оправдываться. У меня уже действительно нет на это сил». Она в самом деле страшно устала, как морально, так и физически, до крайности, до отупения. И чувствовала
— Просто понять не могу, — говорила панна Стопиньская, — как можно так пренебрежительно относиться к своим обязанностям?
— Потому что у вас нет ребенка, которому угрожает смерть или слепота, — грустно ответила Анна.
— Извините, но это ваше личное дело.
— Это мой первейший долг. Я прежде всего мать.
— При чем же здесь ассоциация «Мундус»? Для фирмы это безразлично. Если получаете деньги, то следует выполнять принятые на себя обязательства. Если бы каждый работник свои личные неприятности считал достаточным оправданием для невыполнения доверенного ему задания, то следовало бы все предприятия и учреждения заменить филантропическими. Довожу до вашего сведения, что за вчерашнее отсутствие на работе дирекция решила высчитать из вашего оклада тридцатую часть.
Анна ничего не ответила. Вычеты за отсутствие были нововведением, установленным недавно Минзом, разумеется по предложению панны Стопиньской. Эта злая женщина просто страдала манией введения в бюро какой-то тюремной дисциплины, жесткого, строгого режима, уставного шпионажа, доносительства, почти полицейского контроля. Анна не могла отрицать, что все это шло на пользу фирме, она лишь удивлялась стимулам ожесточенности панны Стопиньской. Правда, она делала карьеру, но какую радость это могло принести ей? Даже Минз, у которого она пользовалась полным признанием и таким доверием, что он по нескольку дней, случалось, не приходил в бюро, и тот ее не любил, а остальные? В бюро ее просто не терпели. И более того, это была ненависть. Некоторые льстили ей и всячески угождали, тех она принимала снисходительно. Но большинство она подвергала самой настоящей травле. Она была болезненно завистлива и мстительна. Мстила она безжалостно, а о замахе на свое всевластие не забывала никогда. О том, что она всегда умела поставить на своем, свидетельствовал хотя бы тот факт, что, как только директор менял ее распоряжение, каким-то таинственным образом случалось так, что предприятие несло потери.
О личной жизни пани Стопиньской в «Мундусе» ничего не знали. Ходили, правда, разные сплетни: рассказывали о каком-то дантисте, который сбежал из-под самого алтаря, о художнике, которого она любила без взаимности, и разное другое.
Анна не интересовалась этим и в принципе не верила сплетням, хотя в данном случае нетрудно было поверить, что у этой некрасивой сухой женщины могли быть в жизни разные приключения и невезения, за которые она сейчас мстила всем.
Само чувство мести до сего времени было Анне тоже непонятным. Она узнала его только с болезнью Литуни. Вначале хотела даже написать на панну Зосю жалобу в полицию. За заражение ребенка той страшной болезнью она должна была отсидеть несколько лет в тюрьме. Однако с течением времени, когда началось выздоровление Литуни и врачи заверили, что к ней полностью вернется зрение, у Анны осталась лишь обида на бонну.
— Обижайся только на меня, только на меня, — говорил Владек Шерман, — всему виной только моя простодушность.
— Я обижена и на тебя. Но и та мерзкая девица не заслужила жалости. Ты же не убедишь меня в том, что она не вела беспорядочную жизнь?
— Конечно, но нельзя всю вину сваливать на нее. Это маленький зверек, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы превратить ее в человека. Ее воспитывала тетка. С детских лет у нее не было дома, откуда же она могла усвоить какие-нибудь моральные устои. Она жила не дома, а в городе. Город, а значит, улица, кино, кафе — это был ее дом. Вообще женщина должна быть домашним животным. С момента потери дома она становится или бездомным котом-паразитом, или опасным грабителем, настолько опасным, что уничтожает не для удовлетворения своих инстинктов, а ради самого уничтожения. Хорошую дрессировку женщине может дать только дом. С детского возраста следует вбивать в ее сознание запреты, пока они не станут автоматическими. Рассуждения для женщины совершенно излишни и даже вредны. Поэтому я ярый противник школ с совместным обучением, этой монументальной глупости девятнадцатого века.
— Наверное, двадцатого, — поправила Анна.
— Нет, девятнадцатого, так как родилась она из либеральной прогрессивности того века. Мальчишек нужно воспитывать и формировать, а девчонок — тренировать и учить. Два совершенно разных метода. А, например, такой Пачечке никто ничего не вбивал в голову. За что же ее наказывать? Она поступала в соответствии со своими инстинктами, которых никакая дрессировка не приструнила. Здесь только моя вина, что я не все тебе рассказал. Мне казалось, что твое влияние на нее будет благотворным.
— Спасибо тебе, — грустно улыбнулась Анна.
— За что?
— За то, что считаешь меня исключением. Дорогой мой Владек, не убеждай меня в том, что ты действительно так плохо думаешь о женщинах. Ты очень любил свою мать…
— И что из этого? Это эмоции.
— Ага! Значит, и мужчины не всегда занимают рациональную позицию?!
Сейчас, когда Литуня постепенно выздоравливала, все вечера они проводили возле ее кроватки за долгими беседами. И о чем бы они ни говорили, Владек всегда возвращался к «преследуемой его теме» — к вопросу о женщинах.
— По правде говоря, наказание и вообще осуждение женщин на основании мужского законодательства — большая несправедливость. Коль скоро мы дошли в правосудии до зависимости приговора от побуждения преступления, от психического состояния и так далее, следует желать, чтобы принимался во внимание тот факт, что психическая организация женщины совершенно отлична.
— Разумеется, на более низком уровне, — коварно добавила Анна.
— Не об этом речь. Она отлична от мужской. Нужно создать суды для женщин и даже вынесение приговора в этих судах поручить женщинам: вы лучше знаете себя. И в довершение этого я совершенно убежден, что приговоры тогда будут значительно суровее. Женщина с легкостью перехитрит мужчину…
— О?!
— Да-да, с легкостью, так как мужской разум не в состоянии двигаться скачкообразно в самых невероятных направлениях. А женщины прекрасно понимают друг друга. Если у нас есть трудовое законодательство, торговое и тому подобное, если специализация правосудия продвинулась так далеко, то я просто не понимаю, почему у нас нет женского правосудия для женщин. В конце концов, наши университеты выпускают тысячи юристов. И, к примеру, ты, вместо того чтобы сидеть в «Мундусе», могла бы найти себе широкое поле деятельности как судья.
Анна рассмеялась:
— Я, мой дорогой?.. Никогда, ни за какие сокровища. Во-первых, я не терплю права. Я всегда его не терпела. Это сухая, жесткая наука и не имеет ничего общего с жизнью. А во-вторых, я всегда удивлялась солидным и умным людям, которые в соответствии со своей совестью имеют смелость судить и осуждать других. Как можно брать на себя ответственность! Брр… Приговорить кого-то к пожизненному заключению или на смерть, отнять у кого-то имущество… Нет, мой дорогой, это не для меня. Собственно, я уже и сейчас ничего не помню из права и вовсе об этом не жалею.