Счастливчики

Кортасар Хулио

Лусио, совсем не уверенный, что это похвала, принялся подкреплять свои доводы. Если что-то и делать, то направить им письмо, подписанное всеми (всеми теми, разумеется, кто пожелает его подписать), чтобы капитан знал, что пассажиры «Малькольма» с полным пониманием относятся к сложившейся на борту необычной ситуации. Можно и намекнуть, что в отношениях между пассажирами и офицерами не получилось доверительных отношений…

— Полноте, полноте, — пробормотал Рауль, заскучав. — Если у них тиф обнаружился уже в Буэнос-Айресе, а они взяли нас на борт, то они отпетые сукины дети.

Нора, не привыкшая к крепким выражениям, заморгала. Паула с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться, однако снова выступила

на стороне Лусио, высказав предположение, что, должно быть, эпидемия разразилась, едва они покинули рейд. И благородные офицеры, обуреваемые сомнениями и неуверенностью, остановились напротив Килмеса, чьи хорошо всем известные эманации, по-видимому, не улучшили атмосферу на корме.

— Да-да, — сказал Рауль. — Совсем как в кино.

Лопес слушал Паулу с чуть насмешливой улыбкой: ему было забавно, но с привкусом горечи. Нора пыталась понять, но совершенно сбитая с толку, в конце концов опустила глаза в чашку с кофе и сидела, ни на кого не глядя.

— Итак, — сказал Лопес. — Свободный обмен мнениями — одно из преимуществ демократии. Я все-таки согласен с грубым определением, данным только что Раулем. Впрочем, посмотрим, что будет.

— Ничего не будет, и это для вас — самое худшее, — сказала Паула. — Не будет у вас игрушки, и плавание станет ужасно скучным, когда в один прекрасный день вас пустят на корму. Кстати, пойду-ка я посмотрю на звезды, они, наверное, уже сверкают вовсю.

Она поднялась, не глядя ни на кого в отдельности. Ей уже наскучила эта слишком легкая игра, и раздражал Лопес, который и не поддержал ее, и не выступил против. Она знала, что он не считает удобным пойти следом за ней и что ему еще довольно долго не выйти из-за стола. Знала она и что еще должно было произойти, и ей делалось все интереснее, потому что Рауль, по-видимому, уже все понял, а игра всегда становилось особенно забавной, когда в нее вступал Рауль.

— Ты не идешь? — спросила Паула, взглянув на него.

— Нет, благодарствую. Звездочки, вся эта бижутерия…

Она подумала: «А сейчас он встанет и скажет…»

— Я тоже пойду на палубу, — сказал Лусио, поднимаясь. — Ты пойдешь, Нора?

— Нет, я лучше почитаю в каюте. До свидания.

Рауль остался с Лопесом. Лопес скрестил руки на груди — совсем как палачи на гравюрах к «Тысячи и одной ночи». Бармен пошел собирать чашки, а Рауль сидел и ждал, когда просвистит сабля и покатится голова.

Застывший на самом краю носовой палубы, Персио слышал, как они подходили все ближе, а обрывки их слов опережали их и уносились теплым ветром. Он поднял руку, указывая им на небо.

— Видите, как сияют, — сказал он взволнованно. — Это вам не небо Чакариты, поверьте. Там всегда стоит ядовитый туман, отвратительная маслянистая завеса заслоняет от глаз это сияние. Видите, видите? Это верховное божество распростерлось над миром, распростерлось бесчисленным множеством глаз…

— Да, очень красиво, — сказала Паула. — Есть в этом, конечно, некоторая повторяемость, как во всем величественном и торжественном. Только в малом есть подлинное разнообразие, вам не кажется?

— Ах, вашими устами глаголят демоны, — вежливо сказал Персио. — Разнообразие — предвозвестник ада.

— Этот тип совершенно сумасшедший, — шепотом сказал Лусио, когда они пошли дальше и пропали во тьме.

Паула села на бухту каната и попросила сигарету; довольно долго она не могла ее раскурить.

— Жарко, — сказал Лусио. — Интересно: здесь жарче, чем в баре.

Он снял пиджак, и его рубашка ярко забелела в темноте. В этой части палубы никого не было, только ветер иногда гудел в натянутых проводах. Паула молча курила, глядя на невидимый горизонт. Когда она затягивалась, от огонька сигареты в темноте разрасталось красное пятно ее волос. Лусио вспомнил,

какое лицо было у Норы. Но какая дурочка, какая дурочка. Вот пусть теперь знает. Мужчина всегда свободен, и ничего плохого нет в том, что он вышел прогуляться на палубу с другой женщиной. Проклятые буржуазные условности, монастырское воспитание, о, Дева Мария и прочая чепуховина с белыми цветочками и цветными открыточками. Любовь — это одно, а свобода — совсем другое, и если она думает, что он всю жизнь будет сидеть около нее, точно привязанный, как в последнее время, из-за того, что она все никак не решалась стать его, так пусть тогда… Ему показалось, что глаза Паулы смотрят на него, хотя их невозможно было разглядеть. А этому славному Раулю, похоже, начхать, что его подружка вышла одна с другим мужчиной; наоборот, он смотрел на нее с улыбочкой, как будто наизусть знает все ее капризы-фокусы. Нечасто ему попадались такие странные люди, как эти на пароходе. А Нора тоже хороша, сидит, разинув рот, слушает, что говорит Паула, а какие она словечки отпускает и как умеет все повернуть. Но, к счастью, насчет кормы…

— Я рад, что, по крайней мере, вы поняли мою точку зрения, — сказал он. — Конечно, покрасоваться каждому хочется, но нельзя же из-за этого портить удачное путешествие.

— А вы думаете, что это путешествие будет удачным? — спросила Паула равнодушно.

— А почему нет? По-моему, от нас это тоже немного зависит. Если мы восстановим против себя офицеров, то они могут здорово отравить нам жизнь. Я, как и всякий, требую к себе уважения, — добавил он, делая особый упор на слове «уважение», — но это не значит, что надо портить круиз из-за глупой прихоти.

— А это называется круиз, да?

— Слушайте, что вы надо мной подсмеиваетесь.

— Я спрашиваю серьезно, я не очень в ладу с этими элегантными словечками. Смотрите, смотрите, падающая звезда.

— Задумайте быстро какое-нибудь желание.

Паула задумала. На долю секунды небо на севере распорола тонкая черта, что, наверное, привело в восторг наблюдателя Персио. «Ну ладно, дружок, — подумала Паула, — пора закругляться с этой бредятиной».

— Вы не принимайте меня слишком всерьез, — сказала она. — Возможно, я была неискренна, поддержав вас в споре. Это вопрос… ну, скажем, спортивной этики. Мне не нравится, когда кто-то оказывается намного ниже, я из тех женщин, что спешат на помощь малому и неразумному.

— А-а… — сказал Лусио.

— Я подшучивала над Раулем и остальными, потому что мне было забавно видеть их в роли Буффало Била со товарищи; но вполне может быть, что они правы.

— Как это «правы», — казал Лусио с досадой. — Я был благодарен вам за поддержку, но если вы поддержали потому, что считаете меня неразумным…

— Не надо придираться к слову. А кроме того, вы отстаиваете принципы порядка и иерархические установления, что в некоторых случаях требует гораздо больше мужества, чем полагают ниспровергатели. Доктору Рестелли, например, это легко, но вы-то молоды, и ваше поведение на первый взгляд кажется непривлекательным. Почему-то молодых принято представлять бунтовщиками с булыжником в каждой руке. Выдумки стариков — из перестраховки.

— Из перестраховки?

— Да. А жена у вас очень хорошенькая, в ней чувствуется невинность, мне нравится. Только не говорите ей, женщины таких доводов не прощают.

— Не считайте ее такой уж невинной. Просто она немного… есть такое слово… Не робкая, а вроде этого.

— Кроткая.

— Да, это. Виновато воспитание, которое она получила дома, не говоря уж о чертовых монашках. Вы-то, полагаю, не католичка.

— Еще какая, — сказала Паула. — Истовая. Все прошла — и крещение, и первое причастие, и конфирмацию. Пока еще, правда, не жила в адюльтере и доброй самаритянкой не стала, но если Бог даст здоровье и время…