Счастливчики
Шрифт:
— Да, насчет планов. Конечно, это крайне важно. Я рассматривал список с обычной точки зрения, но, конечно же, должен изучить его в разных планах, так что, возможно, вы правы.
— Может быть. Видите ли, сегодня, например, произошли, казалось бы, незначительные события, которые, однако, могут иметь далеко идущие последствия. Не доверяйте трагическим жестам и громким словам; повторяю: все это — литература.
Он подумал, что для него значило такое простое: Клаудиа положила руку на подлокотник кресла, раз и другой шевельнула пальцами. Великие проблемы — не специальная ли это выдумка для публики? Прыжки в абсолют в стиле Карамазова или Ставрогина… В малом, в почти мелком, находили выражение Жюльены Сорели, а в конце скачок оказывался фантастическим, под стать мифологическому герою. А может, Персио пытался сказать ему что-то, чего он не уловил? Он взял его под руку, и они медленно пошли по палубе.
— Вы тоже думаете о корме, не так ли? — спросил он без напора.
— Я ее вижу, — сказал Персио еще более спокойно. — Невероятная кутерьма.
— Ах, вы ее видите.
— Да, временами. Вот совсем недавно видел. Вижу, потом опять не вижу, такая неразбериха… А думать — думаю о ней почти постоянно.
— Мне кажется, вас удивляет, что мы сидим сложа руки. Можете не отвечать, я полагаю, что это так. И меня тоже это удивляет, но по сути это соответствует тому, о чем мы с вами говорили. Мы предприняли пару попыток, попали в смешное положение, вот и все, но тут в игру вступают события мелкого плана. Мелочи жизни, кто-то поднес кому-то спичку прикурить, чья-то рука оперлась на подлокотник кресла, кто-то швыряет в лицо другому шутку, словно перчатку… Все это происходит вокруг, Персио, но вы живете, оборотясь к звездам, и видите только космическое.
— Можно смотреть на звезды и одновременно видеть кончики ресниц, — сказал Персио, немного обиженно. — Как вы думаете, чем показался мне интересен список пассажиров? Именно Меркурием, серым цветом, безволием, характерным тут почти для всех. Если бы меня интересовало другое, я бы сидел у Крафта и правил гранки романа Хемингуэя, у которого всегда происходит что-нибудь значительное.
— Во всяком случае, — сказал Медрано, — я далек от того, чтобы оправдывать наше бездействие. Я не думаю, что, настаивая, мы что-нибудь выясним, если только не прибегнем к решительным жестам, но в таком случае можем и окончательно проиграть и оказаться в еще более смешном положении: по известной пословице, родить что-нибудь вроде той горы. Вот именно, Персио: выглядеть смешно. Этого мы все боимся, и именно это обстоятельство (возвращаю вам ваше красивое слово) отличает героя от такого человека, как я. Смешное всегда ничтожно. Мысль, что над нами могут посмеяться, совершенно невыносима, а потому корма — там, а мы — тут.
— Да, мне кажется, на этом пароходе только мы с сеньором Порриньо не боимся показаться смешными, — сказал Персио. — И мы вовсе не герои. Остальные же… Ах, этот серый цвет, такой трудный цвет, так плохо отстирывается…
Разговор получился нелепый, и Медрано подумал, может, в баре кто-нибудь еще остался; необходимо было выпить. Персио готов был идти с ним, но дверь бара оказалась заперта, и они попрощались с некоторой грустью. Доставая ключ, Медрано думал о сером цвете и о том, как он оборвал разговор с Персио, как будто ему нужно было снова остаться одному. Рука Клаудии на подлокотнике кресла… И опять засосало под ложечкой, опять та же тревога, которая несколько часов назад называлась Беттиной, но теперь уже не была Беттиной, и не Клаудией, и не неудавшейся вылазкой, хотя и была понемножку всем этим, вместе взятым, и еще чем-то, чего пока еще невозможно было уловить, но оно было тут, слишком близко и в нем самом, так что никак не удавалось распознать его и ухватить.
Пока дамы перед сном, болтая, прогуливались по палубе, Медрано наблюдал за доктором Рестелли, с важным видом излагавшим Лопесу и Раулю план, который они с доном Гало состряпали в утренние часы.
Сложившаяся на борту обстановка оставляла желать лучшего, поскольку у некоторых пассажиров почти не было возможности общаться, не говоря уж о том, что были и такие, кто норовил обособиться, а посему дон Гало и излагающий этот план пришли к выводу, что небольшой вечер отдыха мог бы сломать лед и т. д. и т. п. Если Лопес и Рауль примут в нем участие, как, без сомнения, поступят все пассажиры, невзирая на возраст и здоровье, и блеснут каким-нибудь своим особым умением, то вечер увенчается успехом, и плавание продолжится в обстановке еще более тесного братства и в большем соответствии с аргентинским характером, всегда несколько сдержанным поначалу, но зато безгранично щедро раскрывающимся после того, как сделан первый шаг.
— Хорошо, пожалуй, — сказал немного удивленный Лопес. — Я знаю кое-какие карточные фокусы.
— Великолепно, ну просто великолепно, дорогой коллега, — сказал доктор Рестелли. — Такие вроде бы мелочи чрезвычайно важны в сфере человеческих отношений. Я уже несколько лет председательствую на собраниях различных литературных и научных обществ и могу с уверенностью сказать, что искусство иллюзионистов всегда и везде встречает всеобщее одобрение. Заметьте к тому же, что этот вечер духовного и художественного сближения позволит рассеять вполне логичное беспокойство, каковое могло произвести среди женского контингента прискорбное известие относительно эпидемии. А вы, сеньор Коста, что можете нам предложить?
— Понятия не имею, — сказал Рауль, — но если дадите мне время поговорить с Паулой, глядишь, что-нибудь и придумается.
— Хорошо, очень хорошо, — сказал доктор Рестелли. — Я уверен, получится замечательно.
У Лопеса не было такой уверенности. Оставшись снова наедине с Раулем (бармен уже начал гасить свет, пора было отправляться спать), он решился и заговорил.
— Мы, конечно, рискуем, что Паула опять поднимет нас на смех, но не предпринять ли нам еще раз поход в мрачные недра?
— Так поздно?
— Там, внизу, время, похоже, не имеет большого значения. Зато не будет свидетелей, и глядишь, повезет. Надо попробовать еще раз пройти путем, каким сегодня вы шли с юным Трехо. Я не знаю, где ход вниз, но если вы мне покажете, я могу пойти и один.
Рауль посмотрел на него. Ох уж этот Лопес, мало его били. Вот бы Паула повеселилась, услышав его.
— Я с большим удовольствием пойду с вами, — сказал он. — Спать не хочется, а это какое-никакое, но развлечение.
Лопесу пришло в голову позвать и Медрано, но они решили, что он, должно быть, уже в постели. Дверь в переходе, на удивление, оставалась открытой, и они спустились вниз, никого не встретив по дороге.
— Вот здесь я обнаружил оружие, — показал Рауль. — А там находились два липида, один — довольно внушительных габаритов. Смотрите, свет по-прежнему горит; наверное, это у них что-то вроде дежурного поста, хотя больше смахивает на кладовку в красильне, в общем, склад какого-то барахла. Вот он.
Сначала они его не заметили, потому что тот, кого звали Орф, сидел, согнувшись за кипой пустых пакетов. Он медленно выпрямился, держа в руках черного кота, и посмотрел на них без удивления, а с досадой, как будто они побеспокоили его в неурочный час. Рауль снова немного растерялся в этом странном помещении, не то каюте, не то сторожевом посту. Лопес обратил внимание на гипсометрические карты, напомнившие школьные атласы и так ему нравившиеся многоцветные карты и линии на них, показывавшие, до чего разнообразен мир за пределами Буэнос-Айреса.