Седьмая чаша
Шрифт:
– Чем он занимается, этот ревнивец?
– Обычный служащий. Правда, тоже получивший наследство… Последними в досье значатся девушки. Как я уже сказал, они вне подозрений… – Смилов захлопнул папку.
– Значит, с них и нужно начинать, Любак. Пригласи их завтра к восемнадцати часам.
– Но завтра воскресенье.
– Ну и что же? Медлить в таком деле нельзя.
– Завтра в десять часов похороны Даракчиева.
– Я там буду. Небезынтересно посмотреть на опечаленных убийц. Как встретила горе его супруга?
– Она вернулась сегодня утром из Варны. Не скажу, что убита горем. Подозрительно крепкие нервы
– В чем ты ее подозреваешь?
– В бессердечности. Судите сами: сын в пионерском лагере, это совсем близко, за городом, но она не оповестила ребенка о смерти отца. Я связывался с начальником лагеря по телефону. Оказывается, она звонила и просила передать сыну, что, как обычно, навестит его завтра после обеда.
– Что ж тут странного, она просто щадит ребенка. Между прочим, и мой сынишка в таком же лагере. И я навещаю его по воскресеньям после обеда, как и все другие родители. Таков лагерный распорядок.
– Но похороны утром! Подполковник Геренский задумался.
– Давай-ка вызовем ее тоже на завтра.
– Лучше поговорить с ней на даче, – предложил капитан.
2
Шагая от автобусной остановки, подполковник еще издали увидел Любомира Смилова, поджидающего его у ворот дачи. Геренский испытывал большую симпатию к этому двадцативосьмилетнему парню. Для него Смилов был олицетворением нового поколения в милиции, – поколения людей, сильных духом и телом, образованных, интеллигентных. Они были аккуратны, деловиты, но без скованности, учтивы без раболепия, инициативны без панибратства.
Закончив юридический факультет, Смилов попросился в уголовный розыск. Геренский, когда-то попавший сюда по одному из комсомольских наборов, наблюдал – вначале с удивлением, потом с уважением, – сколько желания, увлеченности, ума вкладывает доброволец в любое дело. Будучи заместителем начальника управления, подполковник через год-другой понял, что из Смилова может получиться замечательный криминалист. То, что Любомир Смилов как-то незаметно стал правой рукой Геренского, никого не удивило: подполковник знал толк в людях. Естественно, между ними давно установились своеобразные приятельские отношения, выходящие за узкие служебные рамки. Их разговоры порою могли бы позабавить человека, ценящего юмор. Геренский обычно подтрунивал над чрезмерным пристрастием помощника к спорту. Смилов в свою очередь намекал, что человек, которому едва за сорок, еще не старик, что любовь к классической литературе не должна вытеснять из сердца все другие виды любви, коих неисчислимое множество, и прежде всего любовь к физическому совершенству.
– Приветствую, шеф. Вы точны, как ваши двойники в детективных романах, – шутливо откозырял Смилов и показал на часы. – Сейчас из-за поворота вынесется на роскошной машине бессердечная Даракчиева.
– Женщине не грех опоздать.
– Такая женщина не опаздывает. А вот и она! Машина, которая остановилась у ворот дачи, будто только что съехала с обложки западного журнала.
Зинаида Даракчиева оказалась подтянутой, прекрасно сохранившейся дамой средних лет. Ее стройной крепкой фигуре чуть-чуть недоставало женственности – так выглядят энергичные особы, которым приходится рассчитывать в жизни лишь на самих себя. Она не блистала красотой, однако сочетание темных волос, зеленых глаз и великолепного загара придавало ей большое очарование. На ней было неброское легкое платье идеального покроя, без намека на вычурность.
Геренский пожал ей руку.
– Позвольте принести вам свои соболезнования.
– Спасибо, – сказала она. – Я видела вас утром на похоронах, но подумала, что, вероятно, вы сослуживец моего мужа.
– Не совсем. Я из милиции. Подполковник Александр Геренский. – Он поклонился. – Веду расследование обстоятельств смерти вашего супруга. А это мой помощник, капитан Смилов.
– Я уже имела удовольствие познакомиться с капитаном, – вежливо улыбнулась Даракчиева.
…У дверей в гостиную хозяйка остановилась, как будто не могла решиться войти туда, где всего лишь два дня назад был отравлен ее муж. Потом решительным движением взялась за ручку, распахнула широко дверь и пригласила:
– Прошу вас!
Они уселись в широкие удобные кресла.
– Прошу извинить меня, – нарушила молчание Даракчиева, – после возвращения из Варны я еще не была здесь и потому не знаю, чем вас угостить.
– Если можно, минеральную воду. Или лимонад, – попросил подполковник.
– Посмотрю в холодильнике. Обычно он набит до отказа. Они не успели его опустошить.
Женщина встала и ушла на кухню, а Геренский с удивлением отметил, сколько ненависти и презрения можно вложить в такое короткое слово «они».
На низком столике Даракчиева оставила свои перчатки и сумку. Не теряя времени, Смилов быстрыми, но спокойными движениями вытаскивал оттуда содержимое: красивый носовой платок, золотистую зажигалку, пачку «Кента», фломастер, изящную пудреницу, два тюбика губной помады, тушь, паспорт, связку ключей, внушительную пачку банкнотов. Затем все с той же ловкостью, которой позавидовал бы профессиональный фокусник, он все вновь убрал в сумку.
Даракчиева вернулась с запотевшей бутылкой лимонада и тремя фужерами.
– Сожалею, что вынужден вас беспокоить, – начал Геренский, сделав глоток. – Что делать, служба у нас такова, что иногда приходится разговаривать с людьми в самый неподходящий момент. – Он умолк, ожидая, что Даракчиева что-то ответит. Но она молчала, и тогда он продолжал: – Я не буду вас расспрашивать о самом преступлении. Ибо тогда вы находились в Варне.
– На Золотых песках, – поправила она.
– Да, на Золотых песках. Мне интересно другое. Кто, по вашему мнению, был заинтересован в смерти вашего мужа?
Она вытащила из сумки пачку «Кента», начала разминать в пальцах сигарету. Потом спохватилась, протянула сигареты им. Они не воспользовались любезностью – Смилов вообще не курил, а Геренский предпочитал отечественные.
– Могу ли я говорить откровенно? – спросила она, поглядывая на капитана, который уже начал писать в блокноте.
– Естественно. – Геренский поднес зажигалку к ее сигарете. – Только так вы сможете помочь следствию.
– Не буду разыгрывать из себя убитую скорбью вдову. Заявляю сразу и недвусмысленно: мой муж был законченным подонком, – произнесла она отчетливо. – Вижу, мои слова вас шокируют, товарищ Геренский. Увы, я говорю правду. Абсолютный подонок. Не было порока, не было гнусности, которые отсутствовали бы в его репертуаре. Жестокость, разврат, алчность, шантаж, подлость – вот вам портрет моего мужа.