Седьмое таинство
Шрифт:
Это было нечто вроде главного вестибюля, и от него в стороны отходили другие помещения. Вход закрывали железные ворота, современные, предназначенные для защиты от случайных посетителей.
Браманте отпер замок одной из келий, расположенной справа, открыл дверь и достал из кармана большой складной нож.
Мясник что-то забормотал и в ужасе уставился на лезвие. Археолог одним сильным движением разрезал связывавшую пленников толстую веревку и толкнул мужчину внутрь, злобно пнув в спину. Тот упал на пол и замер. Дверь с грохотом захлопнулась за ним.
Прабакаран закрыла глаза, судорожно пытаясь понять, что все это означает, но тут же постаралась выкинуть мысли из головы.
Браманте запихнул ее в соседнее помещение, закрыл за собой дверь и запер. У него был целый набор ключей, как заметила Роза. Несколько — на цепочке, так их обычно носят сторожа. Или археолог, заявившийся в свои былые Палестины.
Похититель поволок жертву вперед, пока они не остановились у дальней стены комнаты. Нащупал на полу большую электрическую лампу и включил свет. Широкий желтый луч осветил пещерообразное помещение с кирпичными стенами, врезанными в окружающие камни и землю. Один угол был открыт светящемуся ночному небу. Тусклый искусственный свет лампы сливался со светом звезд и невидимой отсюда луны. Кто-то, находящийся выше, на поверхности, мог разглядеть источник света, если бы подошел ближе, но эта мысль не принесла агенту никакого утешения, поскольку Браманте, видимо, тоже это понимал.
Они, должно быть, находились где-то в центральной части города, но достаточно безлюдной, чтобы не быть никем замеченными. Роза напрягала память, пытаясь представить себе такое место в самом сердце Рима. Если задуматься, то на память приходило множество подходящих. Заброшенные котлованы, старые археологические раскопы, так никогда и не ставшие привлекательными для достаточного потока туристов, чтобы держать их открытыми. Город представлял собой настоящий муравейник древних достопримечательностей, как на поверхности, так и в глубине земли, где диковин было гораздо больше — во тьме, в сырости. Джорджио Браманте, несомненно, был отлично знаком со всеми.
Вот он подошел к девушке и встал сзади, очень близко, одна его крупная рука обвила тело Розы и легла ладонью на живот. Лицо убийцы приблизилось, дыхание, горячее и полное желания, било ей прямо в ухо.
Потом в другой руке археолога появилось лезвие, сверкнуло перед глазами Прабакаран и уперлось в шею, холодное, влажное. Агент почувствовала, как остер клинок, прижатый к ее коже. Кончик ножа приподнял полосу ткани, служившей кляпом, и разрезал. Тряпка упала, а девушка поперхнулась и закашлялась, слишком напуганная, чтобы произнести хоть слово. Роза чувствовала — он по-прежнему держит в руке конец веревки, и понимала, что Браманте слишком умен и осторожен, чтобы вернуть ей возможность говорить, если бы это не было ему зачем-то нужно.
— Ты знаешь, что это за место, Роза? — шепотом спросил убийца.
— Не смейте так со мной разговаривать! — ответила она, едва кашель унялся, стараясь говорить спокойным и твердым голосом, чтобы не выдавать страха.
— Женщина с большим чувством самоуважения, — констатировал похититель. — Что ж, это неплохо. Ладно, попробуем иначе. Вы знаете, что это за место, агент Прабакаран?
— Это какой-то…
Девушка сжалась, ей было холодно в одежде, которую она на себя зачем-то напялила.
У преступника появилась эрекция. Роза чувствовала его желание и напряжение, когда он прижимал ее к себе.
— …храм, — закончила несчастная.
— Прямо в десятку. — Археолог ослабил захват.
Потом достал из кармана куртки фонарик и направил его свет на стоявший перед ними предмет. Алтарь, метров пяти в ширину и около двух в высоту, с каменной поверхностью, плоской и ровной.
Прямо как стол. Или жесткая каменная постель. На нем было что-то вырезано. Браманте заметил, что это привлекло ее внимание, и подтолкнул пленницу вперед.
— Видишь? — спросил он. В его голосе звучала какая-то бесконечная горечь, смешанная с печалью.
На фасадной поверхности алтаря виднелось мощное, напряженное тело быка, которого силой пригибал к земле могучий человек в крылатом шлеме, с коротким узким мечом в правой руке. Морда быка была искажена мукой: вылезшие из орбит глаза, раздувшиеся ноздри — живое существо, отчаянно борющееся за жизнь. В голове у Розы словно колокола зазвонили. Это изображение было ужасно похоже на статую, что украшала старую бойню в Тестаччо, — человек, одолевающий могучего быка, намереваясь его заколоть. Только здесь изображение было более живое и сильнее поражало воображение. Собака, слизывающая кровь из раны в горле быка. Скорпион, жадно вцепившийся животному в пенис. Жуткая сцена из кошмарного сна.
— Это сущее безумие, — пробормотала агент и закрыла глаза, потому что Браманте заревел как бык, притягивая девушку и силой поворачивая ее голову к себе. Рот Прабакаран оказался у него в волосах, а сам похититель прижался к Розе вплотную.
Потом археолог посмотрел на алтарь, на изображенные там фигуры.
— Человек может быть либо Митрой, либо быком, — тихо произнес изгой. — Дарителем или даром. А после этого он уже ничто.
Агент мельком увидела его лицо и тут же об этом пожалела. Глаза не человека, мертвые глаза. Девушка так и не решила для себя, как это назвать.
Убийца еще сильнее прижался к ней, так сильно, что Розе стало больно, и страстно прошептал:
— Я так много лет провел в тюрьме… Без женщин… Без ласки и утешения…
Прабакаран закрыла глаза и попыталась вспомнить, что им говорили на службе по поводу таких ситуаций. На память пришло только одно слово, застрявшее в голове: «Выжить».
ГЛАВА 25
Лекарство, которое доктор Фолья ввел Торкье, вихрем пронеслось по кровеносной системе избитого студента подобно смертельному выбросу адреналина. Бедняга лежал, весь напряженный и сжавшийся, с широко раскрытыми глазами, — полностью в сознании, и пристально всматривался в лица и прислушивался к шуму, доносившемуся с улицы, — к воплям клаксонов и злобной ругани. Обычный вечер на виа Лабикана, полный совершенно земных, мирских звуков, сейчас сопровождавших последние минуты его жизни.
Фальконе поразился, что по-прежнему ясно помнит все эти звуки: с тех пор прошло четырнадцать лет, а они все живут в его памяти. И лицо Лудо Торкьи тоже отлично помнит: на нем отражались потрясение и, как ни странно, веселье. Это было лицо человека, чувствующего за собой вину. Лицо человека, виновного в преступлении, но отнюдь не желающего помочь другим даже в последние секунды своей жизни.
— Скажи же хоть что-нибудь!
Лео повторял эти слова, сидя в одиночестве у себя в кабинете и пытаясь направить мысли в нужное русло, что раньше удавалось ему довольно легко, а теперь почему-то не получалось, и дело было не только в ранениях. Он начал стареть. После того ранения в Венеции, ставшего поворотным пунктом в его жизни, полицейский начал ощущать в себе большие перемены; его опыт и умение стали плацдармом, на котором инспектор держал оборону против наступающего времени. Теперь он уже понимал, что ничего нового в себе не откроет и уже не в состоянии отвечать на новые вызовы. Приближался момент, когда ему придется передать бразды правления кому-то из молодого поколения. Нику Косте, как он надеялся. Если не произойдет чуда, Лео теперь ожидают лишь второстепенные дела: администрирование или еще какая-нибудь бюрократическая ерунда, а потом — неизбежная отставка. Эта часть его жизни подходила к концу, и Лео не имел ни малейшего представлении, что придет ей на смену.