Седьмой круг ада
Шрифт:
– Подпольщиков Седова и Мещерникова больше нет, – тихо сказала Наташа. – И людей их тоже нет. Были схвачены и казнены почти все, кто участвовал в угоне бронепоезда и нападении на крепость. Уцелел Василий Воробьев, да и то потому, что позже других в Севастополь вернулся и не к кому-то, а на маяк пошел… – Под тяжелым взглядом Красильникова Наташа съежилась и уже совсем тихо добавила: – А Павел долго болел: тиф, потом – возвратный… Его должны были судить, но не знаю…
– Так… – недобро сказал Красильников. – Куда ни кинь, все оверкиль.
– Что? – не поняла
– А-а, это когда корабль опрокидывается. Как вот у нас… Значит, этот старый ворчун – смотритель маяка уцелел? И Юра при нем?
– Да, – кивнула Наташа, – к счастью. Они с Федором Петровичем сдружились.
Красильников свернул «козью ножку», прикурил.
– Значит, из всего-то нашего воинства осталось, что ты да я, да Федор Петрович с Юрой, да Воробьев Василий… И по трезвому разумению вроде как самое время поднять нам теперь лапки кверху, сидеть, и не дрыгаться, и ждать, когда наши Крым возьмут… Нет, шалишь! – Он скрипнул зубами, рассек добела сжатым кулаком воздух перед собой. – Мы еще не все свои песни пропели!.. – Тяжело перевел дух, слабо улыбнулся Наташе. – Никак напугал тебя? Не боись, Семен Красильников пока в своем уме. И не так нас, может, мало, как думается. Дали мне в Симферополе один адресочек, завтра же загляну по нему – надеюсь, больше нас станет. Можно б и сегодня, но хочу сперва на маяке побывать…
– Есть еще один человек, – поторопилась сказать в свою очередь Наташа. – Наш с Павлом друг детства, Митя Ставраки.
– Совсем хорошо! – обрадовался Красильников. – Обязательно с ним познакомишь. А сейчас вот что. Надо нам о Павле Андреиче все как есть разузнать. Потому хорошо б тебе прямо сейчас домой к надзирателю Матвею Задаче сходить – условьтесь, где бы мы с ним могли встретиться…
Наташа вернулась скоро. Матвей видеться с Красильниковым не захотел, передал, что Кольцова военный трибунал уже приговорил к расстрелу и теперь никто не сможет вмешаться в его судьбу.
…Юра так обрадовался внезапному появлению на маяке Красильникова, что даже по-детски радостно ойкнул, прижался к широкой груди Семена Алексеевича и надолго застыл.
Едва вошли в дом, навстречу Красильникову шагнул Воробьев и так его обнял, что тот взмолился:
– Потише, медведь чертов!
Появился и старик-смотритель с неразлучной трубочкой-носогрейкой в зубах.
– Ишь ты, пришел все-таки! – хмуря брови, проворчал он. – Не очень, правда, ты торопился, ну да ладно… Садись, рассказывай. А после начнем совет держать.
Татищев, затянутый в форму гвардейского полковника, сидел за тяжелым, мореного дуба, письменным столом. На диване у стены расположился полковник Щукин.
– Куда вы поместили Уварова? – спросил Татищев.
– Пока – на Екатерининскую. В камеру.
– Не так следовало бы его встретить. Николай Григорьевич, вы и в самом деле его в чем-то подозреваете?
Щукин неопределенно усмехнулся:
– Я не верю, что люди Дзержинского не попытались завербовать Уварова, а в своем объяснении, – полковник ткнул пальцем в листы бумаги, – он рассказывает какие-то паточно-сладенькие умилительные
Татищев задумчиво опустил голову, с неприкрытой иронией произнес:
– Граф Уваров – агент Чека! Вряд ли в это кто-либо поверит. Гвардейский офицер, титулованный аристократ, его родные – граф и графиня Уваровы – в Лондоне. Приняты королем. Огромное состояние в английских банках…
– Этим вы ничего не объяснили. Наоборот. Блестящие перспективы, которые вы перечислили, как раз и могут вызвать непомерную жажду жизни. Уваров молод, его легко соблазнить ценой жизни. Вы что, не допускаете такую возможность?
Не дождавшись ответа, Щукин продолжил:
– Большевики уверены, что мы проиграли. Их контрразведка переходит от обороны в наступление. К нам пытаются заслать агентуру для работы не только здесь, сейчас, но и с дальним прицелом, для работы в условиях эмиграции. Уваров для этих целей – идеальная фигура.
– Я думал об этом, Николай Григорьевич, но Уварова я все же исключаю…
Щукин внимательно посмотрел начальнику контрразведки в глаза:
– Я научен горьким опытом. В свое время у меня несколько раз закрадывались сомнения по поводу капитана Кольцова, но я отбрасывал их как несостоятельные.
– Полноте, Николай Григорьевич! Не казнитесь! Случай с Кольцовым – исключительный.
Но Щукин не оттаял.
– Обжегшись на молоке, дую на воду. Во всяком случае, это лучше, чем обжечься снова…
– Согласен. Но вернемся к Уварову. – Татищев встал из-за стола. – Вы хотите на какое-то время припрятать его? Я правильно понимаю?
– Да. Он не должен ни с кем общаться еще неделю, быть может, чуть больше.
– Хорошо, держите его у себя, – согласился Татищев. – Но ни в коем случае не в камере, конечно. – И затем резко вскинул голову. – Но – письмо баронессы? Как вы объясните главнокомандующему, каким образом оно попало к нам? А второй документ?
– Мы их пока не покажем барону. Я имею в виду, пока не будет исполнен приговор в отношении капитана Кольцова. Лишь после этого мы выпустим Уварова.
– Но как только мы отпустим Уварова, главнокомандующий потребует встречи с ним.
– Да, конечно. Но Уваров неглуп. Он будет безмерно рад, что мы поверили в его невиновность и полностью реабилитировали. – Щукин помолчал, словно мысленно выстраивал логическую цепочку. – После исполнения над Кольцовым приговора суда Уваров явится к барону Врангелю, передаст ему оба пакета и расскажет о том, что баронесса Врангель уже давно находится в Гельсингфорсе…
– Барон поставлен об этом в известность.
– Тем лучше. Словом, Уваров может докладывать все, что ему вздумается, только… только пусть сдвинет сроки своего возвращения в Крым. Об этом мы его очень попросим… Вина Уварова в том, что он не опоздал, князь. Заодно облегчим задачу для главнокомандующего. Ему не придется отпускать на волю большевистского разведчика, поскольку большевистский разведчик к тому времени уже будет мертв.
Много повидавший на своем веку князь Татищев смотрел на полковника Щукина с удивлением.