Седьмой Совершенный
Шрифт:
— Я, между прочим, — сказал он, — много раз бывал во дворце, в Кайруане.
— Почему он все-таки отказался от денег, — задумчиво произнес Ахмад Башир, — что у него на уме?
— Очень порядочный человек, — ответил Имран.
— Мне тоже так хочется думать, но если бы он согласился взять деньги, было бы спокойней.
— Можно подумать, что вы ему предлагали деньги, а он отказался.
— А что же я, по-твоему, предлагал? Овец? — рассердился Ахмад Башир.
— Я имею в виду, — пояснил Имран, — что денег в наличие у вас нет и получить их будет очень сложно. Как бы при этом головы не потерять.
— Да, это верно, — нехотя согласился Ахмад Башир.
— А ты заметил того, жирного ублюдка, прибывшего с огромной свитой. Это Назук, сахиб аш-шурта Багдада. Если бы моя жена не выкрала у меня деньги, я сейчас был бы на его месте.
— Вам, кажется, предлагали должность начальника ма'уны?
— Да какая разница, запомни, парень, — жены это самое большое зло на свете.
— Долго ли продлится аудиенция? — спросил Имран.
— Откуда я знаю, — ответил Ахмад Башир.
— Говорят, где-то здесь есть дом, во дворе которого, посреди пруда растет дерево с золотыми и серебряными ветками, с разноцветными листьями, и на ветках сидят игрушечные птицы и щебечут на разные лады. Может, сходим посмотрим.
— Сходим, — язвительно сказал Ахмад Башир, — там как раз тебя ждут, выглядывают из дверей и всех проходящих спрашивают, где там Имран, сын Юсуфа? Стой спокойно и смотри по сторонам. Мы не за этим сюда пришли.
— Как я выгляжу? — спросил ал-Муктадир, разглядывая себя в зеркале.
— Великолепно, — ответил Мунис.
— Ты говоришь правду или врешь?
— Ну, может быть, самую малость привираю. А как без лести, без лести нельзя, лесть входит в наши обязанности.
— В чьи обязанности?
— В обязанности евнухов, мой повелитель.
— А-а, — протянул ал-Муктадир.
— Тебе пора, мой повелитель, — сказал Мунис.
Он стоял в белом платье, перепоясанный красным поясом, возвышаясь над низкорослым халифом.
— Жаль, что тебе со мной нельзя на прием, — сказал ал-Муктадир, — когда ты рядом, я чувствую себя уверенней.
— Я всегда буду рядом, повелитель, — уверил Мунис.
— Странно, почему мне в голову не пришла эта мысль — назначить тебя военачальником. Я все больше склоняюсь к тому, что Али ибн Иса прав, у тебя несомненные склонности к военному делу. Но сейчас я не могу этого сделать. Мать словно взбесилась, узнав, что я готов последовать совету Али ибн Иса.
— Не следует так зависеть от Госпожи, — сказал Мунис, — ты уже давно не ребенок.
— Ты прав, мой дорогой Мунис, но ее поддерживает ал-Фурат, а с ними обоими мне тяжело спорить. Они говорят, что эта должность требует человека умудренного опытом, которого у тебя нет.
— Я не скажу о Госпоже, но ал-Фурат торгует назначениями налево и направо.
— Ах, Мунис, все это пустые разговоры, — надоедливо отмахнулся халиф.
— Он распоряжается твоей казной, как своей собственной, — заметил Мунис.
— Я сам одолжил ему деньги для покрытия дефицита бюджета. По мере поступления налогов он мне все вернет.
— А ты уверен, что эти деньги идут на государственные нужды.
— Если я получу доказательство его нечистоплотности, я изменю свое отношение к нему, — холодно сказал ал-Муктадир.
Мунис поклонился и оставался в таком положении до тех пор, пока халиф не вышел из комнаты.
На приеме между двумя вазирами завязался яростный спор. Ал-Фурат сказал, что взятые из личной казны халифа деньги, не покрыли дефицит бюджета. Жалование войскам полностью не выплачено и во избежание недовольства, а возможно и беспорядков, Ал-Фурат предложил услуги одного еврея-финансиста, готового выплатить один миллион динаров сейчас с тем, чтобы ему дали на откуп налоги с Вавилонии сроком на один год.
Услышав об этом, Али ибн Иса затрясся от негодования. Он назвал подобное предложение низостью со стороны ал-Фурата и предложил увеличить арендную плату для всех земель и учреждений и сократить количество чиновников.
Абу-л-Хасан, наблюдая за перебранкой, подсчитывал в уме примерную стоимость налоговых сборов с Вавилонии за год. Получалось примерно три миллиона динаров. «Недурно, — подумал он, — видимо половина пойдет ал-Фурату. И еврею хорошо, пятьдесят процентов годовых.»
Абу-л-Хасан посмотрел на ал-Фурата. От былой приязни не осталось и следа. «Сколько же надо тебе украсть, чтобы успокоиться?», — подумал Абу-л-Хасан.
…На предложение Ахмад Башира он согласился сразу, не заставив себя уговаривать, чем вверг Ахмад Башира, приготовившего долгую и проникновенную речь, в легкое замешательство.
Абу-л-Хасан задал только один вопрос:
— Почему вы вместе? — сказал он, указывая на Имрана.
— Мы встретились в Багдаде, — ответил Ахмад Башир, — случайность.
— Абу-л-Хасан внимательно посмотрел на них, но возражать не стал, оставив это утверждение на совести Ахмад Башира. От денег он отказался наотрез.
— Мне так будет спокойнее, — объяснил он. — Я все-таки на государственной службе и соглашаюсь на это потому, что этот протокол никому не понадобился, хотя я гонялся за ним три года. И было мне очень обидно, что его никто даже не открыл. Кроме того, я в долгу перед вами и буду рад сослужить вам службу.
Ахмад Башир вспомнил, как Имран в тюрьме Сиджильмасы тоже отказался от денежного вознаграждения. «Какие честные люди меня окружают», — разозлился он, и спросил:
— Где может быть сейчас эта бумага?
— В бамбуковом ящике, — ответил Абу-л-Хасан. Увидев недоуменный взгляд Ахмад Башира, пояснил: — У моего начальника был бамбуковый ящик, где он хранил самые важные документы, я думаю, что протокол он положил именно в этот ящик.
Ахмад Башир открыл, было, рот, но Абу-л-Хасан, не дожидаясь нового вопроса, сказал:
— Мой начальник погиб во время дворцового переворота 296 года. С тех пор о ящике я ничего не слышал.
— Кто наследовал должность вашего начальника? — спросил молчавший до того Имран.