Шрифт:
I
Какъ-то разъ вечеромъ, въ іюн или іюл — не помню, знаю только, что это было въ воскресенье, нсколько лтъ назадъ тому, у Елагина моста, поодаль отъ толпы, которая окружала музыку, стоялъ молодой человкъ, очень недурной собою, въ новомъ сюртук, съ лорнетомъ на золотой тоненькой цпочк и съ толстой палкой въ рук. Онъ невнимательно разговаривалъ съ какимъ-то гвардейскимъ пхотнымъ офицеромъ и съ большимъ любопытствомъ смотрлъ на все его окружающее, на все мелькавшее передъ глазами его; съ большимъ самодовольствіемъ охорашивался, и, казалось, очень былъ доволенъ своимъ новымъ сюртукомъ, лорнетомъ и своею толстой палкой. Видно было, что онъ принадлежалъ еще къ той свтлой пор жизни, когда не знаешь границъ между мечтой и существенностью, когда не умешь отдлить поэта отъ человка, художника отъ его созданія; когда каждому пожимаешь руку отъ сердца: когда смотришь на поэта, и не можешь на поэта насмотрться, и все ищещь на лиц его знака святыни, небеснаго наитія… Счастливый возрастъ! Молодой человкъ
Но молодой человкъ, стоявшій у Елагина моста и разговаривавшій съ офицеромъ, вовс не подозрвалъ, до чего можетъ довести это соблазнительное подражаніе. Впрочемъ, онъ не принадлежалъ къ этимъ 19-тилтнимъ юношамъ. Совсмъ нтъ. Въ его глазахъ было слишкомъ много души и воли, въ его движеніяхъ, несмотря на ихъ неловкость, слишкомъ много благородства.
Какой прелестный былъ этотъ вечеръ, тихій, жаркій, роскошный вечеръ! Сколько было гуляющихъ, разъзжающихъ, сколько дамъ въ богатыхъ коляскахъ, которыя остановились у дворцовой караульни слушать музыку, и какъ эти дамы были плнительны и сколько около этихъ колясокъ разсыпалось и разввалось блыхъ султановъ, и какъ играла музыка, и какъ это все пестрло передъ глазами, блестло и очаровывало! Мудрено ли, что молодой человкъ былъ въ полномъ самозабвеніи, въ полномъ восторг; что онъ не пропускалъ ни одного экипажа четвернею, за которымъ стоялъ огромный егерь съ эполетами и съ султаномъ, или лакей, увшанный гербами, такой нарядный и гордый? Мудрено ли, что онъ немножко завидовалъ этимъ офицерамъ съ блыми султанами, которые такъ ловко, такъ безпечно, такъ небрежно, облокотившись на дверцы колясокъ, разговаривали съ этими прелестными, разноцвтными дамами? Мудрено ли, что онъ пропускалъ безъ вниманія людей очень замчательныхъ — молодыхъ чиновниковъ въ вицъ-мундирахъ или разноцвтныхъ сюртучкахъ съ блыми подбоями, съ затянутыми въ рюмочку таліями, съ черными бархатными или плисовыми лампасами на панталонахъ, съ пестрыми сборчатыми гластуками, въ середин которыхъ были искусно вдланы розетки и искусно воткнуты булавочки съ разноцвтными стеклышками, галстуки — чудо искусства, которыми надляли ихъ магазины Чуркина и Розинскаго? Эти чиновники, прогуливавшіеся пшечкомъ изъ города или дозжавшіе на извозчикахъ до Карповскаго моста, преважно расхаживали около музыки и искусно помахивали тоненькими тросточками подъ мраморъ, и, проходя напримръ мимо сскретаря посольства или какого-нибудь камеръ-юнкера презначительно измряли его съ ногъ до головы своими взорами, и для того, чтобы показать, что и мы кое-что значимъ, бормотали по обыкновенію очень пріятнымъ голосомъ тра-ля-ля тра-ля-ля, или что-нибудь подобное. Мимо военныхъ они почти всегда проходили, потупивъ глаза въ землю, безъ всякихъ припвовъ, и, нагулявшись у музыки, отправлялись догуливать воскресенье на Крестовскій островъ… Мудрено ли, что эти люди, очень, кажется, замчательные, были пропущены молодымъ человкомъ безъ всякаго вниманія, хотя они часто проходили взадъ и впередъ мимо его, и каждый разъ оглядывали его, и каждый разъ, подходя къ нему, затягивали носомъ свои обычныя псни?.. мудрено ли? Передъ нимъ мелькали блые султаны, и радужные цвта, и щегольскіе кабріолеты, и молодые камеръ юнкеры, и блестящіе аксельбанты…
Молодой человкъ былъ очень доволенъ гуляньемъ. Офицеръ, который стоялъ съ нимъ, едва успвалъ удовлетворять его любопытству, едва успвалъ отвчать на безпрестанные вопросы его: "кто это такой? кто это такая? чей это экипажъ?"
На друтой сторон моста показалась прелестная шляпка, выказалась изъ-за толпы чудесная талія, — онъ схватилъ офицера за руку и хотлъ увлечь его на ту сторону, какъ вдругъ мостъ загудлъ, и надъ ухомъ его раздался визгливый голосъ форейтора.
Онъ отшатнулся… Промелькнула коляска, запряженная четвернею вороныхъ лошадей, съ двумя огромными лакеями; въ коляск дв дамы и рядомъ съ коляскою на картинномъ кон офицеръ съ блымъ султаномъ.
Съхавъ съ моста, кучеръ, немного пошатнувшись назадъ, мастерски сдержалъ лошадей… Коляска въ минуту остановилась. Офицеръ съ
Все это было мгновеніе. Молодой человкъ очутился у самой коляски, посмотрлъ на дамъ, сидвшихъ въ ней, потомъ на кавалергарда — и оборотился назадъ, вроятно для того, чтобы спросить у своего знакомаго: кто эти дамы? кто этотъ кавалергардъ? Знакомаго не было возл него, онъ потерялъ его въ толп. Десятый часъ! — какъ скоро прошло время!
Заря кончалась. Кавалергардскій караулъ стоялъ подъ ружьемъ…
"На молитву!" — раздалась команда дежурнаго. Карабины дружно брякнули. "Каски долой!" Трубачъ прочиталъ молитву. Экнпажи двннулись къ мосту. Коляска, въ которой сидли дв эти дамы, потянулась также вслдъ за другими экипажами… Кавалергардъ возл коляски… Молодой человкъ безцльно за этою коляскою…
И вотъ коляска съхала съ моста; и вотъ помчалась; и вотъ взвилось облако пыли. Молодой человкъ остановился… Онъ глядлъ вдаль… Коляски уже но было видно; лишь виднлся блый султанъ, нжно колеблемый вечернимъ втеркомъ…
Бдный молодой человкъ!
Возвратясь съ Елагина острова, онъ бросился на широкій диванъ въ своемъ новомъ, изящномъ сюртук и не побоялся смять его! Онъ отослалъ лакея не раздваясь, и лакей врно былъ очень доволенъ этимъ, потому что, стоя передъ бариномъ со свчой въ рук, съ всклокоченными волосами, съ полуоткрытыми глазами, онъ безпрестанно спотыкался физіономіей на свчку и преспокойно спалилъ себ правый високъ.
Баринъ не замчалъ этого: и до того ли ему было! Баринъ закрылъ глаза — и передъ нимъ нарисовалось личико, и какое личико! Оно было во сто разъ лучше всхъ фантазій Гравсдона — и куда же Гравсдону было создать этакое личико!.. Темно-голубые глаза, въ которыхъ сверкали и душа, и мысль, и чувство, и страсть; шелковыя темно-русыя кудри, небрежно выпадавшія изъ-подъ прозрачной воздушной блой шляпки; улыбка, придававшал несказанную прелесть прелестному личику, улыбка — обвороженіе, полуоткрытыя уста, полуоткрытый рядъ зубовъ, которые блистали, какъ перлы…
И это личико не было воздушнымъ идеаломъ, который всегда можно смахнуть однимъ мановеніемъ очей… О, нтъ, совсмъ нтъ! Онъ видлъ это личико не въ мечт, онъ любовался имъ не въ грез… Полно, правда ли? Гд же онъ видлъ его?.. Елагинъ островъ… четверня вороныхъ коней… блый султанъ… и везд непремнно этотъ блый султанъ, зыбкій, разсыпчатый, красивый… Мысли молодого человка стали мшаться… и вотъ онъ въ зал, и зала вся блещетъ огнями, кавалергардская музыка… и вотъ онъ несется въ вихр вальса, рука его обвилась около тонкаго, гибкаго стана… онъ танцуетъ съ ней! Музыка гремитъ — и онъ летитъ, летитъ подъ ея звучный ладъ… Передъ очами его темно-голубыя очи, очи его Мадонны; передъ нимъ это небесное личико; онъ такъ близко къ устамъ ея, онъ пьетъ ея дыханіе… и она такъ привтно на него смотритъ…
Не знаю, долго ли онъ лежалъ на диван и много ли грезилъ, но наутро онъ проснулся на своей постели; возл изголовья стоялъ, по обыкновенію, маленькій столъ, а на стол колокольчикъ. Онъ позвонилъ; лакей поднялъ штору и остановился передъ постелью его съ безсмысленной улыбкой и съ опаленнымъ вискомъ.
Пять или шесть дней молодой человкъ влачился между мечтою и жизнью, между видніемъ и существенностью, между блаженствомъ и мукою, между темно-голубыми очами своей возлюбленной и опаленнымъ вискомъ своего лакея.
Такъ онъ былъ влюбленъ? Бдный молодой человкъ!.. Онъ только что начиналъ любить и еще не зналъ, кого любитъ; онъ безпечно предавался мечт чародйк, мечт-отравительниц! Онъ точно былъ поэтъ: онъ только что взглянулъ на Божій міръ — и міръ показался ему свтлымъ, радужнымъ. Это былъ первый взглядъ на жизнь, взглядъ доврчивый, когда мы ко всмъ простираемъ горячія объятія — и довольные жизнью засыпаемъ беззаботно крпкимъ сномъ.
Правда, молодой человкъ зналъ, что общестно не можетъ имть и не иметъ равенства: что есть на свт аристократія или высшее сословіе, потомъ среднее, потомъ поколніе чиновниковъ, и т. д.; но кто же не знаетъ этого? Правда, онъ таки-видалъ молодежь высшаго круга, онъ таки-былъ знакомъ съ нкоторыми изъ этого круга, онъ замтилъ, что эти люди отъ головы до пятокъ имютъ на себ особый отпечатокъ; онъ уже усплъ заимствовать у этихъ людей многое: и небрежный видъ, и модный покрой платья… но познанія его объ обществ не простирались дале, а съ такими познаніями нельзя было уйти далеко.
Бдный молодой человкъ! Однажды (это было, какъ я сказалъ уже, черезъ пять или шесть дней посл вечера на Елагиномъ) онъ шелъ по Англійской набережнпй… Петербургскій климатъ ужасно какъ непостояненъ и измнчивъ, да я и не знаю, есть ли что въ Петербург постоянное и неизмнчивое? Часовъ въ 11 утра, когда молодой человкъ вышелъ изъ дома, было солнце: онъ вышелъ въ одномъ сюртук и не подумалъ, что можетъ вдругъ пойти дождь, а дождь вдругъ пошелъ сильный, проливной. Это было въ исход второго часа. Онъ добжалъ до перваго подъзда и остановплся подъ навсомъ. Подъ этимъ навсомъ спасались отъ дождя какая-то двушка съ платочкомъ, накинутымъ на голову, и съ картонкой въ рук и сенатскій чиновникъ въ полиняломъ вицъ-мундир съ воротникомь, вмсто зеленаго, цвта осеннихъ листьевъ. Этотъ чиновникь очень умильно поглядывалъ на двушку, и потомъ улыбался съ самодовольствіемъ, и потомъ смотрлъ вверхъ на навсъ, и потомъ опять на двушку. Молодой человкъ сталъ между ними.