Сегодня и завтра

Панаев Иван Иванович

Дождь не переставаль. Черезъ нсколько минутъ чиновникъ кашлянулъ, поправилъ свой суконный жилетъ и обратился къ двушк: "Странно-съ! А дождь-то все идетъ-съ. Что съ нимъ будешь длать?" — Потомъ онъ улыбнулся и посмотрлъ вверхъ. Двушка молчала. Спустя еще нсколько ми7утъ, онъ снова оборотился къ двушк: "А что-съ? вдь васъ бы промочило, если бы вы теперь пошли?" Потомъ онъ снова улыбнулся и посмотрлъ вверхъ. Двушка ничего не отвчала. Только при этомъ она, надувъ губы, отвернула голову въ сторону.

Въ эту минуту раздался издали громъ колесъ по мостовой, ближе, ближе — и вдругъ громъ смолкъ. Карета, запряженная четвернею вороныхъ коней, съ двумя лакеями сзади, подкатилась къ подъзду. Сенатскій чиновникъ прижался къ углу, двушка посторонилась. Молодой человкъ взглянулъ

на ливрею — и его сердце забилось, забилось… Дверцы кареты отворились — у него замеръ духъ… Изъ кареты мелькнула дама и исчезла, мелькнула другая и исчезла… Эта другая была — она!

Онъ видлъ ея маленькую, стройную ножку, видлъ, какъ эта ножка коснулась тротуара и порхнула въ дверь, но она все-таки коснулась тротуара — и онъ, безумецъ, и онъ готовъ былъ поцловать это мсто, до котораго коснулась ножка… Вогъ какъ онъ любилъ ее! А она и не замтила его — и можно ли было ей замтить какую-то группу, смиренно пріютившуюся отъ дождя у подъзда? Это такъ обыкновенно. Передъ ней мелькнули какія-то три фигуры — только!

Бдный молодой человкъ! Онъ уже давно зналъ ее: онъ встрчалъ ее то на гуляньяхъ, то во французскомъ спектакл; онъ такъ завидовалъ этимъ гордымъ господамъ, которые одинъ за другимъ толпились въ той лож, гд сидла она; ея личико такъ сошлась съ его видніемъ, съ его мечтою, что онъ скоро началъ смшивать мечт съ существенностью, картину съ жизнью.

Одннъ изъ лакеевъ остался у подъзда…

— Черезъ полчаса подавай! — закричалъ онъ кучеру: — опять на дачу.

Молодой человкъ схватилъ лакея за руку. Лакей преважно посмотрлъ на него.

— Чья это карета? — спросилъ онъ его… И голосъ молодого человка дрожалъ.

Лакей снова съ пренебрелсніемъ посмотрлъ на него.

— Князя В*,— отвчалъ онъ грубо.

— А кто эти дамы?

— Княжна, его дочь, и сестра князя.

— А кто этотъ кавалергардскій офицеръ, который въ воскресенье былъ съ ними на Елагиномъ острову?

Лакей, кром пренебреженія, въ этотъ разъ посмотрлъ на него съ подозрніемъ.

— Кто этотъ офицеръ? — повторилъ молодой человкъ громкимъ и повелительнымъ голосомъ.

— Какой офицеръ-съ? Я не знаю-съ! У ея сіятельства женихъ въ кавалергардскомъ полку, — отвчалъ лакей, внезапно оторопвъ отъ такого голоса.

II

See, how she leans her cheek upon her hand;

O that I were a glowe upon that hand,

That, I might touch that chock!..

"RomeoandJuliet" Shakspeare.

Какъ мила княжна Ольга! Вглядитесь въ эти страстныя очи: въ этихъ очахъ вамъ выскажется душа ея; полюбуйтесь этими рсницами, этими длинными, темными волосами шелковыхъ кудрей, этими устами, на которыхъ бы умереть въ поцлу, этою простодушною ловкостью, этою привтливою улыбкою. Посмотрите, какъ она легка, воздушна, какъ она создана быть княжной, блистать въ позолоченныхъ залахъ, вдохновлять любовью, очаровывать съ перваго взгляда! Ея очи — да это цлый міръ любви! не этой свтской, жалкой любви, о которой болтаютъ въ гостиныхъ, нтъ — любви поэтической, о которой мечталъ пламенный Шиллеръ и которую называютъ люди безуміемъ.

Вамъ, можетъ быть, покажется это смшно? ІІІиллеровскій идеалъ въ аристократическихъ гостиныхъ XIX вка, шиллеровскій идеалъ въ Сихлеровои шляпк! Но что ж мн длать, если княжна точно была такова? Пусть она будетъ для насъ анахронизмомъ въ наше время, странностью, чмъ хотите, — но я повторяю, она, въ самомъ дл была такова. Чуждая напыщенности и той пошлой гордости, выражающейся такъ смшно, такъ некрасиво на иныхъ личикахъ, княжна была горда, не по огромности и узорчатости своего княжескаго герба, а по чувству собственнаго достоинства. Ея гордость не была безсмысленна, и потому она придавала ей плнительную величавость, благородство невыразимое, рзко отличавшее ее отъ другихъ, и которое, несмотря на это, можно было пріобресть только въ высшемъ кругу, гд все наружное доведено до возможной степени изящнаго. Княжн было 19 лтъ; она была высока и стройна, она была немножко

кокеткой, но это кокетство такъ шло къ ней. Впрочемъ. нтъ, я ошибся: то было не кокетство, а утонченность воспитанія, ослпительная, обворожающая, родная для нея стихія придворной жизни, которая ярче, чмъ на другихъ, отражалась на ней. Кокетство — слово слишкомъ простонародное. Кокетокъ, въ полномъ смысл этого слова, вы встртите въ другомъ кругу петербургскаго общества: этихъ женщинъ, которыя съ жалкимъ усиліемъ желаютъ нравиться, выставляютъ себя, сантиментальничаютъ, немножко ломаются, иногда длаютъ нжные глазки и вообще производятъ на васъ такое впечатлніе, какое производитъ варенье, когда вы его неумренно покушаете. Когда княжна задумывалась, она была еще миле, если только допустить, что она могла быть миле обыкновеннаго.

Раскинувшись на штофной кушетк въ одной мзъ своихъ комнатъ на каменноостровской дач, она съ дтскою наивностью смотрлась въ трюмо сквозь плющевую ршетку и съ дтскою прихотью оторвала листокъ плюща и играла съ листкомъ: вертла его въ своихъ блыхъ, нжныхъ ручкахъ, прикладывала его къ губамъ — и потомъ свернула его и бросила съ досадою на цвтистый коверъ. Но не листокъ занималъ княжну: ея сердце такъ билось, ея бархатная грудь такъ роскошно и такъ сильно дышала, сжатая корсетомъ… Отчего это такъ билось ея сердце, отчего тмкъ часто дышала грудь ея?

Она замечталась, моя княжна; она было вздумала сначала читать, но книга раскрытая осталась на той страниц, на которой она развернула ее. Мечта взяла верхъ надъ книгою. Она мечтала о томъ кавалергардскомъ офицер, который въ воскресенье на Елагиномъ былъ возл ея коляски. Странная прихоть! Княжн вдругъ захотлось вырвать перышко изъ его чудеснаго султана и гладить это перышко… и поцловать его. Вотъ почему она сорвала листокъ плюща и вертла его въ рукахъ и подносила къ своимъ губкамъ. Можетъ статься, она воображала, что это перышко изъ султана, и потомъ, разочаровавшись, уврясь, что это просто листокъ, она бросила его на коверъ… Вдругъ княжна привстала съ кушетки, посмотрла на часы съ мраморнымъ изваяніемъ. Стрлка показывала половину четвертаго. Она немного сморщила лобъ, немного нахмурилась. Онъ сегодня у насъ обдаегъ. Отчего же такъ долго не детъ онъ? А княжна знала, что у нихъ садятся за столъ не ране пяти часовъ.

"Зачмъ его нтъ здсь теперь?" Она сорвала опять листокъ — и въ минуту разщипала его и бросила. И потомъ, облокотясь на глазетовую подушку, на которой, будто живой, рисовался букетъ нарциссовъ, опять замечталась. Она была такъ счастлива: еще только дв недли, какъ она была невстою, и невстою человка, который давно былъ избранникомъ ея сердца, завтною тайною ея мыслей, человка, къ которому она привыкла съ самаго дтства, безъ котораго ей была бы скучна жизнь. И вотъ княжна замечталась о его добромъ, благородномъ сердц, о его пылкой любви, о томъ, какъ онъ хорошъ въ красномъ бальномъ мундир, о томъ, какой будетъ у ная экипажъ, какая ливрея, какъ они будутъ длать визиты, абонируютъ ложу во французскомъ спектакл: это будетъ ужъ ея собственная ложа; какъ они будутъ вмст гулять… Боже мой! да о чемъ не мечтала княгиня? Мечта двушки такъ легка, такъ плнительна, такъ свтла, разнообразна, неуловима! Эта мечта порхаетъ, какъ разноцвтная, радужная бабочка; вы подмтите ее и захотите поймать, а она улетла далеко; вы снова за нею, а она снова отъ васъ, словно птичка съ талисманомъ въ арабскихъ сказкахъ. И надобно быть ребенкомъ, чтобы захотть поймать бабочку, чтобы захотть уловить мечту двушки.

Около 5 часовъ раздался звонъ колокольчика въ швейцарской… Ея сердце встрепенулось. Она вспорхнула съ кушетки — и въ одно мгновенье очутилась въ угольной комнат, которая выходила окнами въ садъ. Эта комната была обклеена блыми штофными бумажками и обведена позолоченой чертой подъ лпными карнизами. Яркая пунцовая мебель и занавсы придавали ей чрезвычайно пріятный свтъ, неммотря на то, что окна были нсколько затнены деревьями. Самые роскошные цвты, пирамидально уставленные по угламъ, красовались на блыхъ обояхъ.